Сотворение мира

Федосья Филипповна ждала их. Жарко горела печь. У накрытого клеенкой стола сидела Наташа, старательно переписывая что-то из книги в тетрадь, но, как только вошли Еля с Андреем, она быстро глянула на них исподлобья, вскочила и, ни слова не говоря, порывисто взмахнув косичками, убежала в свою комнатушку. Федосья Филипповна убрала со стола Наташины книги.

— Садитесь, кушайте, — сказала она, кланяясь. — Я пышек напекла. А на окошке вон кувшин с молоком…

Поужинали быстро. Андрей думал, что Еля, которая только недавно говорила об усталости, сразу ляжет спать, но она попросила Федосью Филипповну зажечь старую лампу, ушла в комнату Андрея, открыла чемоданы, застелила матрац привезенной накрахмаленной простыней, сменила наволочку, надела пододеяльник.

— Чистое белье я положу в шкафчик, — сказала она Андрею, — тут три пары. Грязное посылай мне, я буду отдавать в прачечную, потому что ваша деревенская стирка все превратит в тряпку.

Еля постояла у открытого чемодана, сказала с горькой улыбкой:

— Дура я все-таки… Набрала вот с собой платьев, сама не знаю для чего. Куда их тут надевать?

…Еля пробыла в Дятловской три дня. Когда Андрей уходил на работу, она сидела с Федосьей Филипповной, читала или уходила на берег Дона, а вечером подолгу гуляла с мужем.

Андрей провожал Елю через Дон. Ночью выпал снег, он расстилался на ледяной реке ровной белой пеленой. Вот и берег… Ветви деревьев под тяжестью снежных хлопьев клонились к земле. Запряженные в легкие сани лошади нетерпеливо пофыркивали.

Андрей обнял жену.

— До свиданья, Елка, — вполголоса, чтоб не слышал кучер, сказал он. — Спасибо, что приехала. Когда же теперь тебя ждать?..

— Не знаю, — так же тихо сказала Еля, — наверное, попозже, весной. Ты же видишь, какая дорога…

— Да, конечно, — сказал Андрей. — Поцелуй Димку, передавай привет старикам и, очень прошу тебя, пиши почаще…

Он долго еще стоял на берегу, грустно вслушиваясь в удаляющийся скрип полозьев.

5

Затерянная среди холмов неприметная деревушка Огнищанка жила как всегда. Колхозники давно убрали скудный в то лето урожай, вспахали зябь, посеяли озимую пшеницу. Снега выпали рано, вскоре ударили морозы, голые деревья покрылись инеем. Деревня словно вымерла. Только по утрам да перед вечером у единственного огнищанского колодца можно было видеть нескольких мужиков, которые поили сгорбленных от холода коров, а потом засыпанная снегом деревенская улица пустела, слышался только тоскливый лай собак.

Тоскливо было и в стоявшей на отшибе амбулатории, при которой жили Дмитрий Данилович и Настасья Мартыновна Ставровы. Все их дети разъехались, и они, привыкшие к большой, шумной семье, скучали. Общительными и разговорчивыми старшие Ставровы не были никогда, может только в первые годы их супружеской жизни, но, пока дети жили с ними, дом всегда был заполнен гомоном, смехом, разговорами. А сейчас в двух малых комнатушках целыми днями царствовала тишина.

После приема больных Дмитрий Данилович, поужинав, усаживался за свои медицинские справочники. Настасья Мартыновна, присев поближе к лампе, чинила белье и вязала носки. Лишь изредка пыталась она заговорить с мужем, но отвечал он неохотно, односложно, и Настасья Мартыновна, вздохнув, умолкала.

Дмитрия Даниловича печалило не только отсутствие детей. После возвращения в Огнищанку он долго бродил по двору, вспоминал все, чего лишился здесь в связи с отъездом на Дальний Восток. Кроме коней и коров, это и посаженные им деревья, и плуги, бороны, и каждый, даже самый незначительный предмет, добытый трудом его семьи. Ничего этого не осталось в опустевшем дворе амбулатории. Двор теперь был отделен кривым плетнем от принадлежавших когда-то немцу помещику Францу Рауху полуразрушенных коровников и конюшен, куда огнищанские колхозники еще в тридцатом году водворили обобществленный скот, но за шесть лет так и не удосужились отремонтировать коровники.

Больше всего Дмитрий Данилович жалел коней, которых, как ему рассказал об этом Аким Турчак, загнали до смерти в первую же колхозную зиму.

— Ты же, товарищ фершал, знаешь наших огнищан, — сказал Аким, — свою-то скотину они соблюдали, берегли ее да подкармливали. Как поставили мы коней в общие конюшни, сразу свары пошли, один свою кобыленку до работы не пущает, другой — свою. Кажен надеялся, что колхозы — дело временное, что вскорости все обратно по-старому пойдет. А тут еще статьи в газетах пропечатали про головокружение да перегибы. Ну, наши и порешили, что крестьянство опять на единоличное хозяйство повернут. А поскольку тебя, фершал, тут не было, то твоих коней отразу заездили, они за всех отдувались. Да еще дурачка этого Капитона Тютина за кучера поставили. Поначалу он запалил твоих лошадок, а потом вовсе загнал, и они аккурат под рождество подохли…