Сотворение мира

Если рыжеватые усы Длугача еще больше порыжели от табачного дыма, а Демид Плахотин с годами раздобрел, то Колька — так по старой памяти мысленно назвал его Андрей — совершенно преобразился. В чисто выбритом, стройном командире-пограничнике, который уверенно снял и положил на подоконник свою щегольскую зеленую фуражку, повесил на гвоздь шинель и, широко улыбаясь, обнял Андрея, невозможно было узнать неуклюжего, большеголового Кольку Турчака, бесстрашного огнищанского селькора, зимой и летом бегавшего в драных штанах, — ведь именно таким он запомнился Андрею. А сейчас в тесной комнатушке Ставровых стоял с иголочки одетый красный командир, на котором поскрипывали новехонькие наплечные ремни, а на зеленых петлицах гимнастерки сверкали покрытые алой эмалью кубики. С его появлением комната заполнилась невыносимо резким запахом одеколона.

— Ну, Андрей, узнаешь нашего селькора Кольку? — посмеиваясь, сказал Длугач. — Ничего парень? Поди, до генерала дослужится.

— Только больно крепко душится, вроде девки-невесты, — добавил Демид. — От такого духа любой нарушитель границы окочурится.

Они крепко обнялись, посидели возле Дмитрия Даниловича, рассказали ему о деревенских новостях. Настасья Мартыновна с Калей поставили самовар, накрыли стол. За чаем Николай Турчак заговорил о своей службе на монгольской границе.

— Застава наша находится в Забайкалье, так что жизнь у нас пока спокойная, — отпивая чай деликатными глоточками, рассказывал он. — Нарушителей почти не бывает. Видно, самураи после того, как в прошлом году дали им по заднице на озере Хасан, малость поуспокоились. А там черт их знает. К нам на заставу добровольно перешел один японец, так он говорит, что их офицеры спят и видят во сне наш Дальний Восток и Сибирь аж до Байкала…

Задумчиво покуривая, Длугач слушал Николая и вдруг перебил его:

— Так говоришь, Коля, что житуха у нас на границе спокойная? А успокаиваться, промежду прочим, нам никак невозможно. Вы небось еще не знаете, кто у нас был в гостях прошедшей ночью?

Он помолчал, выбил цигарку из неизменного своего вишневого мундштучка и, словно испытывая терпение насторожившихся слушателей, оглядев их всех, сказал:

— Степан Алексеевич Острецов на хутор Костин Кут заявлялся. У давней полюбовницы своей изволил покушать, выпил водки, набрал харчей и ночью же пропал, как сквозь землю провалился. Ясно? Вот тебе, Колечка, и спокойная жизнь. Что ж, по-твоему, этот белогвардейский гад по хуторской шлюхе соскучился? Нет, браток, тут дело посурьезней.

— Откуда же вы узнали о его появлении? — спросил Андрей.

— Сама эта баба утром в сельсовет прибегла и все чисто рассказала: как он постучался до нее после полуночи, как жратву потребовал, как водку хлестал и грозился прикончить ее, ежели она хоть одно слово про него вякнет. К тому же, говорит потаскуха эта, и обличье свое Острецов замаскировал: бороду отрастил чуть ли не до пупка, чтобы на дряхлого старика скидываться, одежонку надел самую что ни на есть завалящую — латка на латке. Имя и фамилию свою и то сменил. Так и сказал полюбовнице: ты, мол, меня не называй Степаном Алексеевичем, я теперь по-другому называюсь, а как — не открылся. По всему видать, и документы у него фальшивые.

— Ничего, найдут, — уверенно сказал Николай Турчак, — от чекистов он никуда не скроется. Обнаружат и арестуют как миленького.

— Да уж точно, — глухо проговорил Плахотин. — Только вот посадят подлеца, а он честного человека за собой потянет.

Длугач нахмурился, повертел недопитый стакан чаю.

— Не потянет. Прошлогодний январский Пленум ЦК насчет честных людей сказал свое слово. — Он повернулся к Демиду Плахотину: — Мы же с тобой по газете «Правда» вместе решение Пленума изучали.

Андрей не без удивления наблюдал за говорившими. Еще с дней детства он знал, что Илья Длугач и Демид Плахотин, оба коммунисты, были закадычными друзьями, которых водой не разольешь. И вот теперь, это чувствовалось по всему, в чем-то они расходятся.

— Ну а что раскулаченные огнищане пишут? — спросил он. — Я ведь их видел на Дальнем Востоке, и Терпужного и Шелюгина.

— Антон Терпужный одно письмо прислал брату своему Павлу, — сказал Длугач, — пишет, что живы, мол, и здоровы, чего и вам желаем. А Тимоха Шелюгин молчит, как воды в рот набрал.

Андрея интересовала работа огнищанского колхоза, и он спросил у Демида:

— Ну а как трудятся в колхозе наши земляки-огнищане?

— Трудятся, как все, — сказал Демид. — Конечно, в передовые мы еще не вышли, машин у нас маловато. Старые трактора добиваем в полях так, что одно утильсырье от них остается, а новых в МТС почти что не подкидывают. Вот и числится огнищанский колхоз в середнячках.

— А как насчет воровства?

— Бывает и воровство. — Демид вздохнул. — Капитошку Тютина разов несколько на этом деле засекали: то поросенка из свинарника уволокнет, то зерно в голенищах сапог да в штанах до дому таскает. Хотели мы его исключить из колхоза, так он расплакался, ну и пожалели, оставили, только строго наказали, а от начальства эту чертовщину скрыли, иначе не миновать бы ему тюрьмы.