Сотворение мира

Когда Андрея не бывало дома, Наташа, таясь от матери, заходила в его комнатушку, подолгу стояла, прижав ладони к пылающим щекам, и осматривалась, как будто его вещи — непромокаемый плащ на вешалке, ружье и патронташ над узкой железной кроватью, стопки книг на столе, на подоконниках и на полу — могли рассказать о нем то, чего не знала Наташа.

Она вдыхала стойкий табачный запах в комнатушке, стыдясь, прижималась щекой к жесткому брезентовому плащу, перелистывала книги. В потертой клеенчатой тетради однажды нашла десяток фотографий. На одной из них был он… Сидел на поваленном дереве, без шапки, одетый в распахнутую меховую куртку и лохматые унты. Перед ним курился костер, а вокруг темнела густая тайга. Андрей Дмитриевич… Нет, просто Андрей… Такой он здесь, на фотографии, молодой… Андрей улыбался, светлые глаза ласково смотрели на Наташу. Она вспомнила, что таким впервые увидела его там, на Дальнем Востоке, в тот день, когда он нашел ее, плачущую девчонку, на кочковатом болоте, вынул из ее ноги занозу, взял на руки и принес к матери, в барак лесорубов. Ей было удобно в его сильных руках. Она обнимала его шею, следила за тем, как на ременных удавках болтаются у ее босых ног радужные фазаны, а сбоку бежит веселая рыжая собака с шелковистой шерстью и длинными ушами. Потом старшие Наташины сестры зажгли лампу, ощипали фазанов и стали их жарить. Больная мать рассказывала Андрею о переселенцах. В бараке было тепло, вкусно пахли шипящие на горячей сковородке фазаны. Андрей переночевал у них на деревянной скамье, а на рассвете ушел со своей собакой…

Как давно это было и какой маленькой и смешной она была, конопатая девятилетняя Наташка! Андрей тогда сказал, что ей, должно быть, семь лет, не больше. Сейчас ей шестнадцать, она заканчивает девятый класс, но сестры и все подружки за низкий рост до сих пор называют ее Кнопкой, а мальчишки-ухажеры Дюймовочкой…

В узком простенке между двумя оконцами, украшенное сухими пучками бессмертника, висело зеркало в старой, почерневшей от времени раме. Андрей каждое утро перед ним брился. Наташа смотрела в зеркало, хмурилась, видя круглое свое лицо с неярким румянцем, припухлыми губами. «Шестнадцать лет, а лицо девчонки, — печально думала она. — Хорошо, что конопушки на носу сошли, их стало совсем немного…» Темно-карие, почти черные глаза, негустые брови, две русые косы. Что в них хорошего? Разве ее, Наташку Татаринову, можно сравнить с красавицей, которая насмешливо смотрит из-под толстого стекла фотографии, стоящей на столе Андрея? У нее, у этой ослепительно красивой женщины, царственное лицо, в распущенных волосах белеет цветок ландыша, а рот победно и презрительно улыбается: куда, мол, Кнопка, тебе до меня?

Наташа знает: на фотографии под стеклом — его, Андрея, жена. Ее зовут Елена, а он называет жену Елей. Наташа видела эту женщину в прошлом году, она приезжала на несколько дней и уехала, надолго оставив в домике Татариновых запах дорогих духов. Каким грустным и молчаливым был Андрей после ее отъезда! Весь вечер он шагал из угла в угол в своей комнатушке, непрерывно курил, сквозь зубы насвистывал что-то…

Что ж, назло гордой красуле Наташа всегда будет любить Андрея! Она будет любить его молча, безответно и никогда не скажет об этом ни матери, ни сестрам, ни самым близким подружкам, ни — упаси бог — ему самому…

Перед вечером, сделав все заданные на дом уроки, Наташа вышла со двора босиком, подоткнув выше коленей полинялое ситцевое платьишко, перешла вброд ерик, полежала на скрытой от глаз лесной поляне. Было тихо. Где-то на стволах высоких тополей монотонно постукивали невидимые работяги дятлы. Печальной горечью пахла высушенная минувшей жарой полынь. В чистой лазури неба одиноко плыло белое облако. Лежа на спине, Наташа следила за легкими краями облаков, как они меняют очертания, и ей представилось, что она, опираясь на руку Андрея, бредет с ним по этой плывущей в беспредельной синеве белоснежной пустыне и вдруг откуда-то из-за ледяной горы выбегают огромные белые медведи, набрасываются, щелкая зубами, на Андрея, а она, Наташа, храбро бросается на зверей, закрывая собой любимого, медведи тяжело ранят ее. И Андрей склоняется над ней, целует, поднимает на руки и песет по снежным сугробам куда-то далеко, далеко…

Побродив по лесу, Наташа сорвала веточку клена. Тронутые ранним августовским увяданием, листья на ней огненно пламенели. Дома, стараясь, чтобы Федосья Филипповна не заметила ее стараний, Наташа налила в чистую бутылку воды, опустила в нее кленовую ветку и поставила на стол в комнате Андрея. Она знала, что к Андрею должны приехать его брат Роман с женой Лесей, и потому протерла оконные стекла, вымыла полы, быстро подбелила печь.

— Чего это ты, доченька, вздумала убирать в будний день? — спросила мать. — Или, может, кто приедет?

— Гости приедут, они в Испании воевали, — сказала Наташа, — брат и невестка Андрея Дмитриевича. Вот и хочется, чтоб чисто было.