Сотворение мира.Книга первая

Так Дмитрий Данилович начал входить во вкус своего малого хозяйства. Он гордился тем, что оно было приобретено собственным трудом, дружной работой всей семьи и с каждым днем незаметно вырастало. В дощатом курятнике пел голосистый петух, кудахтали неугомонные куры; под накатом стояла новая, со звонкими тарелками на ступицах телега; рядом с ней лежал смазанный на зиму плуг; в свинарнике похрюкивал поросенок; в конюшне, нетерпеливо перебирая ногами, фыркали кони, и старая жеребая кобыла, любимица Дмитрия Даниловича, когда шла к водопою, осторожно несла свой громадный круглый живот.

Стоя на крыльце, поглядывая на грузную кобылу, Дмитрий Данилович думал: «Если серая благополучно ожеребится, на следующий год продам одну кобылицу и кабана и куплю лобогрейку. Буду хозяиновать как надо, чтоб не страшны были ни голод, ни холод…»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Морозный иней затянул стекла густым елочным узором. Накрытые снегом холмы, темные перелески, крыши деревенских изб — все залито голубоватым холодным сиянием луны. Огнищанка не спит в новогоднюю ночь: то со смехом и песнями пройдет по улице гурьба горластых парней, то забрешут, зальются хриплым лаем потревоженные пьяным прохожим собаки, то, кутаясь в пуховый платок, выскочит к воротам девушка, снимет с ноги развязанный башмак, кинет на дорогу и стремглав бежит смотреть, куда повернут носок башмака, с какой стороны дожидаться суженого.

В каждой хате прибрано. Сыроватой глиной подмазаны полы, на окнах белеют марлевые занавески, за обтянутую вышитыми полотенцами божницу заткнуты сухие пучки лимонно-желтых бессмертников. На столе, в красном углу, на блюде обложенный корешками хрена студень, пышные пшеничные хлебы, неизменная четверть самогона. Сегодня все огнищане дома — сидят на лавках в новой одежде, сложив на коленях тяжелые темные руки, переговариваются степенно и неохотно, будто смущены праздничным бездельем. Только молодежь на гулянках — разошлась по избам, поет песни, гадает о счастье.

Жарко натопленная горенка тетки Лукерьи заполнена так, что уже негде сидеть. Девчата упросили хозяйку позволить нм собраться погадать. За девчатами, как тени, появились парни. Вездесущий Колька Турчак привел Андрея Ставрова. Они постояли в сенцах, послушали голоса за дверью, отряхнули сапоги и вошли, робко став у порога.

— А вы, сопляки, чего? — спросил их косоглазый Тихон Терпужный. — Куры уже давно спят по курятникам, марш и вы до дому!

— Нехай сидят, — усмехнулась тетка Лукерья. — Чем они хуже других?

— Заходите, заходите! — запищали девчата.

Тут были и Ганя Лубяная, и Ганя Горюнова, и веснушчатая остроносая Соня Полещук, и Таня Терпужная, и хмурая Лизавета, которая сидела на кровати, не снимая платка и черной бархатной кацавейки. На длинной лавке, у окон, восседали принаряженные парни — Иван и Ларион Горюновы, Тихон Терпужный, Демид Плахотин, какие-то пьяные ребята с Костина Кута. Махорочный дым густыми клубами вился под низким потолком, сизым туманом обволакивал слабый огонек лампадки в углу. Андрей и Колька огляделись, присели на опрокинутом табурете.

Ганя Лубяная, высокая, статная девушка с пышной пепельно-русой косой, тряхнула кружевцами голубой кофты, прошлась по хате, растянув, как птичьи крылья, накинутую на плечи косынку.

— Тетя Лукерья, — сказала она, ласкаясь к хозяйке, — давайте миску, погадаем, а то, ей-богу, скучно так сидеть.

— Гадай не гадай, все равно твой Раух не вернется, — ядовито ухмыльнулся Тихон Терпужный. — Он, поди, такую немку отхватил себе в Германии.

— Ну и пускай! — огрызнулась Ганя, сердито посмотрев на Тихона. — Без тебя как-нибудь обойдемся!

Погремев в сенях посудой, тетка Лукерья внесла в комнату глиняную, покрытую глазурью миску, налила в нее воды, поставила на стол.

— Гадайте на здоровье!

Девчата вскочили с мест, стали снимать с себя серьги, брошки, кольца.

— Чье же будет заветное? — спросила похожая на цыганку Ганя Горюнова.

— Мое! Мое! — отозвалось несколько голосов.

Беленькая Уля Букреева, лесникова дочка, с трудом стащив дешевое колечко, протиснулась к столу и затараторила:

— У меня кольцо с красным камушком, на базаре в Ржанске вытянула на счастье. Там дедок ходил с попкой и с музыкой, так мне попка подал конвертик, а в конвертике колечко.

— Сама ты попка! — захохотал Тихон. — Два вершка от горшка, а туда же, про женихов думает.

— Мне уже семнадцатый пошел, — с достоинством сказала Уля. — И про женихов я совсем не думаю. Раз все гадают, значит, и мне можно.

— Ладно, Уля, твое будет заветное, — успокоила смутившуюся девушку Ганя Лубяная.

Она собрала все кольца, серьги, брошки, опустила в миску с водой, накрыла белым платком, несколько раз повернула миску, сунула под платок руку, спросила:

— Кому?

— Таньке! Таньке! — закричали девчата.

Таня Терпужная, и без того румяная, зарделась как маков цвет.

— Что я, одна, что ли? Только меня и увидели?

Разжав мокрый кулак, Ганя засмеялась:

— Не выйдешь ты замуж в нонешном году, погуляй еще, Танюшка.

После Тани девчата, подталкивая одна другую и посмеиваясь, закричали:

— Лизе Шабровой! Лизавете! Лизке!