Сотворение мира.Книга третья

В большом парке, еще до революции высаженном за городом между металлургическим заводом и товарной станцией, дожидались отправления эшелонов больше тысячи рабочих с семьями. Расположившись на уцелевшей кое-где траве, застелив ее кусками клеенки, полотенцами, чистыми тряпицами, они ели, пили чай, не забывая, однако, поглядывать в сторону станции, у которой скопилось на путях необычно много поездов.

Женщины то и дело поднимали глаза к небу, тревожно роняли:

— Прилетит, проклятый, — накроет нас всех.

— Не дай-то бог!

— О чем только начальство думает? Отвезли бы подальше от города, лучше где-нибудь в степи постоять…

Солодовы с Еленой и Димкой в окружении чемоданов и свертков устроились в тени старого вяза. Димку мучила жажда, и Андрею пришлось дважды ходить в станционный поселок, чтобы набрать в жбанчик воды. Несколько раз он поднимал Елену, они бродили вдвоем по обезображенному парку, грустно смотрели на покореженные недавней бомбежкой деревья, на разбитые или запертые на замок павильоны и киоски, на покрытые пылью гипсовые скульптуры, и каждый размышлял о своем.

— Неправильно мы с тобой жили, Еля, — сказал Андрей после долгого молчания. — Невесело жили.

Склонив, как всегда, голову, Елена глянула на него исподлобья, спросила тихо:

— Почему?

— Не знаю, — признался Андрей. — И ты, наверное, не знаешь, и никто не знает. Просто так получилось. А теперь вот приходится расставаться очень надолго, и самое, пожалуй, страшное состоит в том, что за последние годы моей работы в Дятловской я уже стал отвыкать от тебя, Елка… Так же, как и ты стала отвыкать от меня.

Губы Елены тронула вымученная улыбка.

— Не выдумывай. Ты вечно что-нибудь выдумаешь. Пойдем лучше к нашим, мама, наверное, беспокоится…

Весь в лучах закатного солнца, над парком почти бесшумно проплыл высоко в небе багряно-розовый немецкий самолет-разведчик. Толпа забеспокоилась, ринулась в щели, но бомбежки не последовало.

После полуночи, когда уснули только дети, прильнув к материнским коленям, в настороженной тишине прозвучал чей-то негромкий голос:

— Поднимайтесь! Давайте быстро по эшелонам!

Андрей подхватил два самых тяжелых чемодана, Платон Иванович — еще два, женщины взяли узлы. В кромешной тьме пошли вслед за кем-то невидимым, кто вел людей вдоль железнодорожной насыпи. Через нее перебрались на переезде с поднятым шлагбаумом.

Когда глаза немного освоились с темнотой, Андрей стал различать смутные очертания вагонов-теплушек и открытых платформ, на которые было погружено заводское оборудование.

— Нам сюда, — сказал, останавливаясь, Платон Иванович.

По спущенной лесенке он первым вошел в неосвещенную теплушку. Андрей снизу подал ему чемоданы, поднял сонного Димку, на мгновение прильнув губами к его пропахшему травой чубчику. Тяжело дыша, взобралась наверх Марфа Васильевна.

Натужно посапывали паровозы. Переливались в разных местах трели свистков. Елена, всхлипывая, прижалась щекой к плечу Андрея, прошептала:

— Прощай… Кто знает, когда нам придется увидеться… Береги себя…

Острая жалость кольнула сердце Андрея. Он целовал мокрое ее лицо, горячие ладони, в последний раз вдохнул знакомый запах ее волос.

— Прощай, Еля. Будь умницей. Расти Димку добрым парнем…

Платон Иванович подал Елене руку. Кто-то задвинул дверь теплушки. Раздался короткий гудок далекого паровоза, и сразу лязгнули буфера.

Один за другим прогромыхали мимо Андрея вагоны. Через несколько минут отошел второй эшелон, потом третий. Стали расходиться немногие люди, проводившие в неизвестность своих близких.

Прошагал комендантский патруль, на мгновение осветив Андрея карманным фонариком. Он все стоял, заложив руки за спину, низко опустив голову, и ему казалось, что та пропасть, вначале незаметная, которая давно возникла между ним и Еленой, сегодня, после того как они расстались, разверзлась во всей своей ужасающей глубине, навсегда поглотив то, чем он жил долгие годы.

В город Андрей вернулся на рассвете. Здесь ему уже некуда было деться. Часа три он слонялся по набережной, зашел в какой-то захудалый магазинчик, купил бутылку водки, хлеба, колбасы. Долго искал место, где бы присесть, перекусить. В руинах разрушенного бомбами дома увидел какого-то замурзанного старика с голодными глазами. Угостил его водкой, выпил сам, дождался парохода и уехал в Дятловскую, чтобы перед отправкой на фронт проститься со своим садом.

На станичной пристани Андрея никто не встретил. На пароходе из дятловцев тоже не было никого. Постояв на обрывистом берегу Дона, он направился прямо в сад, минуя станицу.