Сотворение мира.Книга третья

— Хватит, сумасшедший, — отрывисто прошептала Еля, сжимая руку Андрея. — Человек вон смотрит!

Заплатив на радостях флегматичному кучеру сверх всякой меры, Андрей взял из саней два тяжелых чемодана.

— Пойдем, Елка! — ошалев от восторга, закричал он. — Сейчас с тобой будем переплывать Дон, только сначала сними свои унты, надевай резиновые сапоги, а то промочишь ноги.

Сапоги были мужские, тяжелые. Еля остановилась, насмешливо посмотрела на мужа.

— Изящные сапожки! Я же в них на чучело буду похожа. Увидят люди и скажут: ну и жена у агронома!

— Тут балов и званых вечеров нет. И по Дону — не по паркету идти, лед мокрый. Так что давай ногу!

Она засмеялась, сказала с шутливым упреком:

— Ты как с лошадью со мной обращаешься.

Андрей снял с нее меховой сапог и поцеловал обтянутое тонким чулком полное колено. Она легонько ударила его перчаткой по щеке.

— Пошли, звереныш, еще успеешь…

Дон переходили осторожно. Андрей шел впереди с чемоданами, Еля сзади, всматриваясь в темные крыши станичных домов под хмурым небом, в покосившиеся плетни, в кривые, протоптанные скотом тропы на крутом берегу. Оглядываясь, Андрей заметил, что улыбка у Ели исчезла, а лицо стало грустным. Когда шли по улице, Еля с трудом вытаскивала ноги из грязи.

— А вот весной, — торопился утешить Андрей, — весной, говорят, тут красиво: улицы чистые, зелени много…

— Да, я понимаю, — сказала Еля, опуская глаза.

По дороге она рассказала Андрею, что ее отцу и матери удалось переехать на Дон, что они получили хорошую квартиру в центре города.

— Папа сразу же пошел работать на машиностроительный завод, — сказала Еля, — а мы с мамой привели квартиру в порядок и живем все вместе. Так что ты обо мне с Димкой не волнуйся…

Федосья Филипповна встретила жену своего квартиранта ласково, помогла ей раздеться, поставила на табурет миску с теплой водой, подала чистое полотенце и смущенно приговаривала, как будто в чем-то была виноватой:

— Вы уж не обижайтесь, пожалуйста, у нас все по-простому, по-деревенски. Андрей Митрич вроде привык, а вы, я не знаю, как вам у нас покажется.

— Ради бога, не беспокойтесь, хозяюшка, — сказала Еля. — Поверьте, у вас очень хорошо, а потом, я ведь приехала ненадолго, всего на два дня…

В отличие от матери Наташа при появлении Ели сразу забилась в угол, за печку, и, бесцельно положив на колени какую-то книжку, следила за гостьей с явной неприязнью. Это вначале удивило Андрея, но потом он перестал обращать внимание на девчонку.

Расчесывая волосы и поглядывая в подслеповатое зеркало на стене, Еля рассказывала:

— Ты не представляешь, какой Димка стал потешный. Дед учит его правильно выговаривать «эр», так он целыми днями ходит и трещит, как трещотка: рр-ррр! И сам страшно доволен, что у него удачно получается. О тебе часто спрашивает, все допытывается, где наш папка. Два раза ангиной болел, но бабушка его быстро вылечила.

Когда стали садиться за стол, Наташа вдруг выскочила из своего закутка, набросила на плечи платок и убежала, крикнув матери:

— Я есть не хочу!..

— Что это с ней сегодня? — спросил Андрей.

Федосья Филипповна махнула рукой:

— Бог ее знает! До девчат, должно, подалась. Нехай идет, после пообедает.

За обедом Андрей рассказывал о совхозе, хвалил Ермолаева и Младенова, Федосья Филипповна непрерывно подкладывала Еле то обжаренное крылышко курицы, то соленый огурчик и, стоя сбоку и сложив руки на животе, застенчиво упрашивала:

— Кушайте, пожалуйста, не требуйте нашим обедом, а ежели чего не так, извиняйте.

Андрей глаз не спускал с Ели, любовался ею и думал о том, какое ему выпало в жизни счастье. «И в самом деле, чего еще человеку нужно? — думал он. — Вот рядом со мной сидит она, моя красивая Елка, моя жена, вместе с которой уже много пройдено и еще больше доведется пройти. Что с того, что у нее есть свой характер, свои капризы? Пусть эти капризы, и ее избалованность, и кокетство мне не нравятся, но они не приносят вреда никому. У нас с ней сын, которого мы любим. Подрастет он немного, станет чуточку разбираться в жизни, и мы начнем с ним по-своему перевоспитывать нашу королеву, и она станет другой…»

После обеда Андрей показывал Еле станицу. Они ходили по улицам, потом вышли на заснеженный луг, осмотрели коровник и конюшню.

— Помнишь, как я тебя учил верхом ездить? — спросил Андрей.

— Помню, я очень боялась тогда.

— Боялась ты зря. Я оседлал для тебя самую спокойную лошадь.

— Да, я помню, она была очень спокойная и славная, но я все-таки боялась. А ты еще всякие штучки тогда выкидывал, через поваленные деревья на лошади прыгал.

Андрей засмеялся, сказал грубовато:

— Это я перед тобой выкобенивался, понравиться тебе хотел.

— Давно это было, лет десять, пожалуй, прошло.

— Да, около десяти…

Сжав Елину руку выше локтя, Андрей добавил:

— Но я люблю тебя, Елка, по-прежнему, как тогда.

— Это когда ты в знак своей любви резал себе руку ржавым ножом? — сказала Еля. — Помнишь, там, в лесу? Боже, какой ты был дикарь!