Сотворение мира.Книга третья

Камышовые маты, едва скрепленные проволокой, уже пылали, рассыпая искры. До слуха Юргена донеслись душераздирающие крики. Он отвернулся от страшного зрелища, заткнул уши и, не оглядываясь, побежал по засыпанной снегом улице…

На следующий день вместе с генерал-полковником Паулюсом и сопровождавшими его офицерами Раух побывал в городской тюрьме, за толстыми стенами которой укрывались несколько корпусных и дивизионных штабов, потерявших связь со своими частями. Не зная, что делать и что предпринять, подавленные командиры в напряженном молчании дожидались решения своей участи. Когда Паулюс вошел в одну из просторных тюремных камер на первом этаже, находившийся там генерал Даниэльс после короткого рапорта кивнул на массивную железную решетку в окне:

— Обстановка весьма символичная, господин командующий.

Серые стены камеры были испещрены надписями, нацарапанными прежними ее обитателями — ворами, грабителями, аферистами. В одну из стен был вделан металлический столик, и на нем стояла недопитая бутылка рома. На полу валялись окурки и обрывки бумаг. Паулюс задержал взгляд на ржавой решетке и, не меняя выражения осунувшегося хмурого лица, сказал:

— Да, генерал Даниэльс, я разделяю ваше мнение. Это действительно символ нашего ближайшего будущего. И мы, кажется, того заслужили.

24 января он радировал в Берлин:

«Дальнейшая оборона бессмысленна. Катастрофа неизбежна. Для спасения еще оставшихся в живых людей прошу немедленно дать разрешение на капитуляцию».

Гитлер запретил капитуляцию и на этот раз. А 26 января расчлененная на две части сталинградская группировка немецких войск стала сдаваться в плен отдельными полками и дивизиями, уже ни у кого не спрашивая на то разрешения из-за невозможности связаться с вышестоящими командирами. Однако разрозненные очаги немецкой обороны, особенно занятые эсэсовскими частями, все еще сопротивлялись. Уличные бои бушевали, то чуть затихая, то вспыхивая с прежней силой.

30 января, после долгих уговоров начальника штаба армии генерала Шмидта, человека властного и тщеславного, жаждавшего войти в историю как истинный потомок Нибелунгов, Паулюс подписал, не читая, поздравление Гитлеру с десятилетием прихода нацистов к власти. В послании этом была такая строка: «Над Сталинградом еще развевается знамя со свастикой». По иронии судьбы эта строка превратилась в злую насмешку, прежде чем была прочитана Гитлером…

Едва ранние зимние сумерки окутали городские руины, в подвале универмага появился командир дивизии, оборонявшей центральную площадь, генерал Росске. С трудом переводя дыхание, он долго стоял у дощатой перегородки, отделявшей каморку командующего от размещенных в подвальных тоннелях отделов штаба армии, наконец распахнул скрипучую дверь и замер у входа.

Паулюс поднял голову, настороженно спросил:

— Что у вас, Росске?

— Господин командующий! К сожалению, дивизия больше не в состоянии оказывать сопротивление превосходящим силам противника, — заикаясь и проглатывая слова, доложил генерал. — Русские танки приближаются к универмагу, их сдерживает жалкая горстка моих солдат. Это конец…

Наступило долгое молчание. Командир разгромленной дивизии, выжидая, стоял у порога. За перегородкой лихорадочно перешептывались штабные офицеры. От близких разрывов тяжелых снарядов глухо стонала земля и вздрагивали крепкие стены универмага.

— Идите, Росске, — устало сказал Паулюс. — Рано или поздно это должно было случиться… Прощайте. Мне надо прилечь…

Всю ночь в подвале универмага не прекращалась нервозная толчея. Десятка полтора офицеров, сбившись в углу, пили до одурения шнапс. Кто-то проклинал Гитлера. Кто-то ругал Геринга, Манштейна. Офицеры полевой жандармерии срывали с себя знаки различия, уничтожали личные документы. Старший адъютант командующего полковник Адам то и дело выходил из подвала — проверял охрану штаба, вслушивался в пушечную и пулеметную стрельбу.

Совсем близко разорвался снаряд. Тонкая дверь в каморку генерал-полковника Паулюса распахнулась. Юрген Раух заметил, что командующий лежит на железной койке, повернувшись лицом к стене. Никто уже не обращал на него внимания, ничего ему не докладывали, ни о чем не спрашивали.

Только перед рассветом к командующему стремительно вошел начальник штаба армии генерал Шмидт. Он осторожно тронул дремавшего Паулюса за плечо и торжественно провозгласил:

— Я хочу поздравить вас!

Присев на койке, Паулюс посмотрел на него брезгливо и настороженно:

— Что за чушь?.. Вы не пьяны?.. С чем это вам вздумалось поздравить меня?

Начальник штаба почтительно подал ему листок бумаги с текстом радиограммы.

— Только что получена. Фюрер пожаловал вас чином генерал-фельдмаршала.

Паулюс взял из рук Шмидта бумагу, скользнул по ней равнодушным взглядом и положил на стол. Его тонкие губы искривила усмешка.

— Это пожалование, вероятно, надо понимать как приказ о самоубийстве. Однако такого удовольствия я фюреру не доставлю…

А вверху, на площади, с каждым часом все громче трещали пулеметные и автоматные очереди. Огневой бой приблизился вплотную к универмагу.