Сотворение мира.Книга вторая

— Хорошо, — сказал он, — я доложу о вашей просьба послу, товарищу Войкову. Сейчас мне трудно сказать вам что-либо определенное. Заходите дней через пять и принесите соответствующие документы — заявление, данные о службе в армии, жизнеописание. Все это будет рассмотрено в ближайшее время.

Максим спросил, помедлив:

— А скажите, пожалуйста, я могу надеяться на благоприятный исход, на… на возвращение?

— Конечно, — ответил сотрудник посольства. — У нас уже были подобные случаи. Если вы не служили в карательных отрядах, то, мне кажется, никаких препятствий не будет. Заходите дней через пять.

Максим разговаривал с сотрудником посольства четвертого июня, а через три дня в Варшаве произошло событие, которое мгновенно оборвало все надежды Максима, и, как он в этом был уверен, оборвало навсегда…

Ранним июньским утром посол СССР в Польше Петр Войков приехал на главный варшавский вокзал, чтобы встретить возвращавшегося из Лондона в Москву советского посла в Англии. Петр Войков пользовался неизменной любовью и уважением своих сослуживцев. Тонкий дипломат, отличный спортсмен-автомобилист, он обожал быструю езду и сам был быстр и энергичен в движениях, порывист и весел. В это солнечное, тихое утро Войков, одетый в легкий светло-серый костюм, с непокрытой кудрявой головой и сияющими глазами, вышел в сопровождении сотрудника на перрон и, прохаживаясь, стал ждать поезда.

Перрон был почти безлюден, но ни Войков, ни его сотрудник не заметили того, что за ними пристально и настороженно следил стоявший неподалеку, за штабелем шпал, высокий губастый парень.

Парижский поезд прибыл в девять часов три минуты, точно по расписанию, и Войков, издали узнав знакомое лицо сослуживца-посла, быстро пошел ему навстречу, поздоровался и спросил:

— Как самочувствие? Может, вам что-нибудь нужно?

— Спасибо, — ответил приезжий. — Мне нужно пересесть в скорый московский поезд. Он, кажется, отходит в девять пятьдесят пять?

— Да, — сказал Войков, посмотрев на часы, — в нашем распоряжении больше сорока минут, и мы с вами успеем выпить на вокзале по стакану черного кофе.

Войков отпустил своего сотрудника, взял приезжего под руку и пошел с ним в буфет. Губастый парень — это был Борис Коверда, — держа руки в карманах, последовал за ними, потом стал ходить по перрону, не спуская глаз с дверей буфета.

В буфете Войков и проезжий посол выпили кофе и, поглядывая на часы, торопливо заговорили о том, что сейчас всех волновало, — о разрыве дипломатических отношений между Англией и Советским Союзом.

— Вряд ли грубая игра лондонских политиков принесет им пользу, — задумчиво сказал Войков. — Сами англичане, простые люди, очевидно, хорошо понимают подоплеку этого разрыва.

— Мне пора! — заторопился приезжий. — Я могу опоздать.

Они вышли из буфета и направились к скорому поезду, который стоял на девятом пути. Коверда опять последовал за ними, все ускоряя шаги. Когда Войков дошел до спального вагона и стал обходить сиявшую голубизной лужицу, Коверда вскинул маузер и выстрелил ему в спину. Войков обернулся и рывком кинулся вправо, но Коверда, сцепив зубы, все стрелял и стрелял. Закричали пассажиры в вагонах. Слабея, Войков выхватил из кармана браунинг и успел выстрелить два раза, но силы оставили его. Шатаясь, хватая руками воздух, он сделал еще несколько шагов, потом тяжело осел и упал на бок, уткнув побелевшее, искаженное страданием лицо в теплый, только что политый асфальт.

Заметив бегущих по перрону полицейских, Коверда бросил на землю маузер и поднял вверх руки. Его короткие с изгрызенными ногтями пальцы дрожали.

Тяжело раненного Войкова полицейские перенесли в отдельную комнату на вокзале. Губы его посинели, полуприкрытые, устремленные в одну точку глаза стали тускнеть. Через двадцать минут его перевезли в ближнюю больницу «Младенца Иисуса», раздели, положили на операционный стол, но он умер до начала операции, не приходя в себя. Первая пуля навылет пробила ему левое легкое, вторая размозжила кость правого плеча.

В этот же день, седьмого июня, в Ленинградский партийный клуб была брошена бомба, ранившая тридцать человек, а в разных городах Советского Союза запылали десятки подожженных диверсантами заводов и фабрик. Было ясно, что всеми этими внешне разрозненными действиями управляла чья-то одна рука.

В этот же день, перед вечером, посол Польши в СССР Станислав Патек был вызван в Народный комиссариат иностранных дел. Заместитель наркома Литвинов вручил Патеку для передачи польскому правительству твердую и резкую ноту протеста.

В ноте было написано: