Читаем Сотворение мира.Книга вторая полностью

Во двор к Ставровым то и дело приходили соседи, чтобы попрощаться с уезжающими. По нескольку раз прибегали Николай Турчак и его брат Санька, робко прохаживались у ворот девчата, вызывая по одному то Андрея, то Романа. Счел нужным прийти даже Длугач. Видимо, он решил проводить своего бывшего избача должным напутствием.

— Значит, едешь, герой? — весело спросил он Андрея.

— Да, завтра еду, — сказал Андрей.

— Ну что ж, в добрый час. Давай вот присядем да покурим, чтоб дома не журились…

Длугач присел на опрокинутый тележный ящик, достал кисет, медленно свернул цигарку, ловко вставил ее в мундштук.

— Ты там держись покрепче, браток, — сказал он, положив на плечо Андрея тяжелую смуглую руку. — На твоей дороге будут встречаться разные люди, по городам их много, разных людей, один тебе одно будет говорить, другой — другое. Ты же знай, что на свете есть только одна-единственная правда — правда трудового народа. Ясно это тебе?

Скрывая суровую мужскую ласку, Длугач похлопал Андрея по плечу и повторил, крепко сжимая ему руку:

— Ну, в добрый час…

Накануне дня отъезда, уступая просьбам Феди, Дмитрий Данилович разрешил ехать на станцию всем молодым.

— Пускай проводят брата, — сказал он Настасье Мартыновне, — а мы с тобой по-стариковски останемся дома.

Он поднялся на рассвете, сам накормил и напоил коней, положил в новую телегу мешок с овсом, охапку сена, потом разбудил сыновей:

— Поднимайтесь. Пора.

Хотя утро выдалось ясное и на востоке неярко светила желтая заря, с запада, поднимаясь над лесом, медленно вставала темная туча. Тронутая легким морозцем, земля пахла первой зимней свежестью, а в воздухе, вначале почти неуловимый, все больше ощущался запах снега.

— Снег будет, — сказал Дмитрий Данилович, — захватите с собой попоны.

Позавтракали быстро, Федя с отцом запрягли лошадей. Торопливо расселись в телеге Роман, Тая, Каля.

Андрей, уже одетый в полушубок, туго опоясанный ремнем, снял шапку, подошел к отцу и матери.

— Ну, до свидания, — сказал он тихо.

Отец коснулся щеки Андрея колючей, небритой щекой. Мать обняла его, всхлипывая, прижала к груди, неловко, чтобы никто не видел, перекрестила.

— До свидания, сыночек, — прошептала она. — Смотри ж там, чтоб все было хорошо…

Федя шевельнул вожжи:

— Садись, Андрей. Поехали.

Подрагивая крупами, кобылицы рванули телегу, с места взяли крупной, машистой рысью. Мелькнули у ворот фигуры деда Силыча, Николая Турчака, каких-то закутанных в платки девчат.

Андрей молча махнул шапкой.

Как только выехали на холм, пошел густой снег. Он накрыл поля белым пушистым ковром, легкими хлопьями осел на придорожных кустах, закрыл горизонт трепетной завесой.

Встав на колени и откидывая попону, Тая сказала:

— Давайте дадим слово, что мы всегда будем друг друга любить. Хорошо?

И все ответили ей:

— Хорошо…

На станцию приехали как раз вовремя. Андрей едва успел купить билет и с помощью братьев дотащить свой деревянный сундучок до перрона, как подошел окутанный облаком пара поезд. Девочки прижались к Андрею. Неловко обняли его Роман и Федя. Он вскочил в вагон. Гулко просвистел паровоз. Погромыхивая на стыках, поезд тронулся. Деревья, станция, осыпанные снегом фигуры людей на перроне медленно поплыли назад.

Андрей долго стоял в тамбуре, у распахнутой двери. Он думал об Огнищанке, о родных, о предстоящей встрече с Елей, об огромной земле, по которой сейчас мчался длинный грохочущий поезд…

Впереди, то сияя сквозь дым голубыми просветами неба, то затемняясь густыми, по-зимнему низкими тучами, приближались все новые и новые дали, манящие, переменчивые, как наполненная радостью и горем, неумирающей надеждой и непрерывным трудом человеческая жизнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Выложенный из дикого камня серый замок стоял на пологом мысу, там, где мелкая кривая речушка впадала в широкую медлительную реку. Угрюмый замок с его тремя башнями, с мрачными узкими окнами, с железными воротами и с зеленоватой, обильно поросшей мхом стеной выглядел странно на этой печальной русской равнине. В некотором отдалении от замка виднелись хутора и деревни — беспорядочное скопление утонувших в снегу приземистых изб, накрытые бурыми камышовыми крышами ометы, темные скирды соломы и стога сена, — а за ними — синевший по всему горизонту лес.

До революции замок принадлежал князьям Барминым. Род Барминых уходил в глубины истории, теряясь где-то в давних временах Ярослава Мудрого. Были Бармины и в опричнине царя Ивана, и в полках Пожарского, вместе с другими возводили на трон Михаила Романова, по приказу царя Петра обучались разным наукам в заморских странах, участвовали в дворцовых переворотах, сражались и умирали под знаменами Румянцева, Суворова, Кутузова, пребывали, как водилось, в опале, и вновь судьба возносила их, наделяя высокими званиями, почестями и обширными землями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза