Сотворение мира.Книга вторая

Отложив записную книжку, Андрей долго сидел в глубокой задумчивости. Отсюда, из круглого чердачного окна высокой башни, хорошо были видны извивы покрытой льдом речушки, и деревни на ее берегах, и дальние хутора, и сизые дымы над избами, и заснеженные поля, и еле заметный на горизонте синеватый лес.

Андрей с грустью подумал о чужой жизни, которая вдруг раскрылась перед ним в старых фотографиях, в альбомах, в страшных, полных тоски и горечи заметках в записной книжке. И он на секунду представил, как когда-то давно мимо этих убогих деревень и хуторов по санной дороге, которая и сейчас убегала вдаль, теряясь в лесу, мчался крытый возок с княжескими гербами, а в нем сидел его сиятельство князь Григорий Борисович Бармин, владелец замка, всей окрестной земли, повелитель десятков тысяч нищих, забитых мужиков. Оборванные, голодные, они выходили к дороге, кланялись князю, провожали взглядами его сверкающий начищенной медью и лаком возок. Это их, мужиков, точно таких, как милый сердцу Андрея дед Силыч, как Илья Длугач, Демид Плахотин, братья Кущины, князь именовал «чернью» и «красной бандой». Это их он бил по зубам, как скотину, порол плетьми, а в годы гражданской войны вешал и расстреливал до тех пор, пока его жизнь не оборвала матросская пуля…

Почти весь день Андрей бродил как в воду опущенный. Все студенты еще с утра уехали в город — кто к родственникам и знакомым, кто посмотреть в кинотеатре новую картину, а кто просто так, пошататься по улицам.

Повалявшись на койке с учебником биологии в руках, Андрей стал засыпать. Его разбудил стук распахнувшейся двери. В дверях, бледный, всклокоченный, смеясь и плача, стоял дряхлый Северьян Северьянович с листком бумаги в дрожащих руках.

Андрей вскочил с койки, кинулся к старику, спросил испуганно:

— Что с вами, Северьян Северьяныч? Что случилось?

— Андрей Дмитрич… Андрюша, — всхлипывая, забормотал старик.

Волоча ноги, держась руками за стенку, он вошел в комнату, в бессилии опустился на табурет, протянул Андрею бумагу.

— Вот, Андрюша, — размазывая слезы по небритым щекам и захлебываясь от плача, прошамкал Северьян Северьянович, — сподобился я перед смертью… сжалился надо мной, грешным, Христос-спаситель… Письмо мне прислал молодой князь Петрушенька… из самых, должно быть, дальних заморских стран прислал… Вот и конвертик, а на нем столько марок разных!.. Жив, выходит, князь Петруша… Я же его, голубеночка-младенца, на руках носил, сыночком и внучком в тайности от других называл, потому что так и прожил я свой век сиротой-бобылем и не дал мне господь ни жены, ни детей…

Северьян Северьянович достал платок, вытер слезы, — высморкался и протянул Андрею письмо:

— Прочитай мне все, что тут писано, Андрей Дмитрич, прошу тебя, прочитай, потому что стал я вовсе слаб глазами…

И Андрей стал читать медленно и громко:

— «Милый и дорогой Северьян Северьянович! — писал молодой князь Бармин. — Пишу я тебе в надежде, что ты еще жив и получишь эту весть из чужих краев. Если бы ты знал, как мне хотелось бы побывать в России, хоть одним глазом, хоть со стороны глянуть на наши русские поля, на реки и перелески, услышать в подвечерье деревенские наши песни, прижаться щекой к земле и так умереть, замирая от счастья…

Все мы живы и здоровы. Почти десять лет мы живем во Франции, в департаменте Ланды, неподалеку от моря. Мама вышла замуж за хорошего человека, господина Гастона Доманжа. У него свои виноградники и небольшая винодельня. И хотя мой отчим из тех, кого у вас называют сейчас буржуями, я его уважаю за доброе отношение к маме и к нам с Катей. Выйдя замуж, мама лишилась княжеского титула, но ни она, ни мы не жалели об этом, бог с ним, с титулом…

Сестра Катя заканчивает классический лицей, а я недавно кроме лицея закончил частный иезуитский колледж (есть во Франции такие школы), а сейчас учусь в военном училище на артиллерийском отделении и сам не знаю, зачем я туда поступил. Училище это русское, вроде Академии Генерального штаба, и преподают в нем бывшие царские генералы и полковники…

Няня Клуша в прошлом году умерла. Все годы она тосковала По России, каждый день рассказывала нам сказки, часто плакала и пела нам с Катей старинные русские песни. Похоронена Клуша на деревенском кладбище, и я часто бываю там и приношу на ее могилу цветы. Я ее никогда не забуду, потому что она, неграмотная наша нянька, зажгла в моей, душе любовь к потерянной родине, к нашему народу, не дала раствориться в чужой стихии и забыть свой язык…