Читаем Сотворение мира.Книга вторая полностью

Андрей понял, что Егор Власович, видимо, пережил что-то очень тяжелое, о чем он никогда не говорил, но чего не мог забыть. Поэтому к тем преувеличениям, которые допускал в своих разговорах старый садовод, Андрей относился сдержанно. Вместе с тем Андрея привлекала угрюмая одержимость Житникова, его влюбленность в свое дело и поразительное знание живого мира деревьев. Очеловечивая деревья, Житников относился к ним, как к детям. Он скучал по отдельным деревьям в саду, по уграм подходил к ним, подолгу осматривал каждую кольчатку, каждую плодуху на ветвях, думал о чем-то, потом начинал разговаривать с деревом.

Первое время он немного стыдился Андрея, как стыдился бы один человек открывать перед другим самое дорогое и сокровенное, а потом привык к тому, что Андрей, подобно тени, сопровождает его в утренних прогулках, и перестал стесняться.

Как-то в присутствии Андрея Егор Власович затеял разговор с яблоней, растущей в дальнем углу сада. Он подошел к яблоне, постоял, ковырнул палкой землю в лунке и заговорил с тихой укоризной:

— Ну чего, милая моя, пригорюнилась? Что? Чувствуешь себя неважно? Сейчас поглядим. Верхушки побегов у тебя побледнели и листочки желтеть стали… Здесь у тебя не болит? — Он тронул рукой одну из ветвей яблони. — Нет? Хорошо. А здесь? Болит? То-то. Ну ничего, потерпи. Мы тебе поможем.

Повернувшись к Андрею, Егор Власович сказал:

— Запоминай, Ставров. Это — типичный хлороз, довольно серьезное заболевание. А вызвано оно тем, что корни яблони недостаточно поглощают соли железа на щелочной почве. Какой-то дурак с осени сунул ей в лунку свежий неперепревший навоз, и вот тебе результат. Попробуй ее сегодня опрыскать двухпроцентным раствором железного купороса…

Студенты боялись Житникова, дрожали перед сдачей ему экзаменов по плодоводству, про себя называли его «бурбоном» и «психом», посмеивались над ним и над Андреем.

— Он не ученый, а деревенский знахарь, — говорили они Андрею, и к тому же немного тронутый…

— И ты, как нить дать, угодишь с пим в сумасшедший дом, там уж вы наговоритесь вдосталь…

Но Андрей не обращал никакого внимания на незлобивые насмешки товарищей, каждый вечер запоем читал книги по плодоводству, вел подробный дневник своих наблюдений за садом, все больше привязывался к Житникову, вечерами стал ходить к нему домой, и старик охотно беседовал с ним, с упоением рассказывал о многих садах, которые он, агроном Житников, насадил и вырастил в разных краях России.

Сад при техникуме, так же как вся земля вокруг, до революции принадлежал князьям Барминым. Обширная — около шести десятин — площадь его была обнесена высокой живой оградой из густо посаженных пирамидальных тополей. Княжеский сад на протяжении полувека сажали приглашенные старым Барминым из Австро-Венгрии садоводы-чехи, отец и сын. Местные жители рассказывали Андрею, что это были дотошные, грамотные люди. Они выкорчевали в саду низкоурожайные деревья плохих сортов, стали выписывать саженцы из лучших русских и заграничных питомников, пробурили в разных концах сада четыре артезианских колодца, годами занимались выведением новых сортов, перепрививкой, подсадкой.

Егор Власович показал Андрею десятки красочных каталогов, изданных владельцами разных питомников.

— Эти чехи знали и любили садоводство, — сказал он, — по каталогам видно, какие у них были связи. Вот каталог помологического сада известного Регеля, он выращивал под Петербургом хорошие сорта крыжовника и смородины. Это — каталоги питомников графа Уварова. Это — воронежские питомники Карлсона… Это — знаменитого Льва Платоновича Симиренко, он владел великолепным питомником в Черкасском уезде и создал несравненное по вкусу и лежкости зимнее яблоко… Это — иностранцы: Людвиг Шпет из Берлина, Вильморен из Парижа, американец Старк из штата Луизиана…

Помедлив, Житников протянул Андрею пожелтевшую от времени, скромно изданную брошюру.

— А этот каталог, сказал он, — запомни, Ставров, на всю жизнь.

На обложке брошюры чернели крупные строки:

«Полный иллюстрированный прейскурант фруктовым, декоративным деревьям и кустарникам, а также свежего сбора семенам плодовых деревьев, имеющихся в садовом заведении Ивана Владимировича Мичурина».

— Я хорошо знаю Мичурина, — задумчиво сказал Житников, — именно таким должен быть каждый настоящий садовод, человек с железной волей, с терпением, умеющий годами ждать результата своих трудов. Вряд ли кому-нибудь довелось испытать столько горя, унижения, разных бед, сколько до революции выпало на долю Мичурина. Полунищий садовод-любитель, травимый злобствующими мещанами и попами, проводивший опыты на клочках бросовой земли, не признанный царскими чиновниками, он сумел возвыситься над всей этой сволочью и своими неусыпными трудами завоевал мировое признание. В этом помогла ему Советская власть, помог Ленин. Молодой коммунист Горшков стал его первым и главным помощником. Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин посетил Мичурина в Козлове, за ним закрепили землю, ему дали необходимые средства…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее