Читаем Сотворение мира.Книга вторая полностью

Между тем Андрей имел все основания грустить. Сегодня из ставровского дома уезжали все молодые: Роман — в Ржанск, его приняли на рабфак; Каля, Тая и Федя — в Пустополье, кончать школу. Андрей на всю зиму оставался в Огнищанке с отцом и матерью. Бабка Сусачиха обещала помочь Настасье Мартыновне по хозяйству, и Дмитрий Данилович согласился взять Андрея с собой — проводить братьев и сестер.

Когда Андрей вернулся с поля, он увидел, что у порога уже стоит наполненная сеном и накрытая брезентом телега, вокруг которой, укладывая сундучки, свертки, узлы, корзинки, суетятся мать и сестры. Одетый в меховую куртку Роман выбежал из дома, столкнулся с Андреем и сказал:

— Пойдем к голубям, я хочу попрощаться с ними.

— Пойдем, — согласился Андрей.

В теплом коровнике, на прибитых под потолком досках, ворковали голуби. В двух гнездах, сделанных из старых ящиков, пищали, высовывали убранные темными колодочками головы желторотые голубята. К гнездам то и дело подлетали старые голуби и, сунув клювы в разинутые рты птенцов, кормили голубят. Две привязанные к яслям коровы мирно жевали жвачку. В углу на соломе дремал рябой телок.

— Ты же, Андрюша, приглядывай и за моими голубями, — попросил Роман, посматривая на брата.

— Ну а как же! Конечно, буду смотреть, — заверил его Андрей. — Весной приедешь — молодых от старых не отличишь. — Он потянул брата за карман куртки: — Скучать небось будешь по Огнищанке?

Роман смутился, засопел носом, откинул пучок сена с пола.

— А ты как думаешь? Попривыкали мы все и к дому, и к полю.

— Эй, чего вы там копаетесь? Другого времени не нашли? — раздался сердитый голос отца. — Пора ехать, десятый час.

Дмитрий Данилович уже подвел к телеге двух караковых кобылиц с подвязанными хвостами и набрасывал на них хомуты. Каля и Тая в новых суконных пальто, в серых пуховых платках и в сапогах стояли на крыльце. Федя тащил из конюшни две мохнатые, подшитые мешковиной попоны.

Как всегда в таких случаях бывает, кто-то что-то забыл, чего-то не сделал. Из дома выбежала Настасья Мартыновна с валенками в руках, закричала:

— Как же вы Таины валенки оставили?

Потом Федя долго искал свой пояс, а Дмитрий Данилович нигде не мог найти коробка спичек в дорогу, бродил по комнатам и ругался:

— Ничего у вас, чертей, на месте не улежит, все растащите!

Наконец вещи были уложены, все расселись в телеге. Дмитрий Данилович шевельнул вожжой. Кони вырвали телегу из грязи и, поигрывая, скаля зубы, побежали к воротам. Настасья Мартыновна, без платка, в башмаках, бежала рядом, глотала слезы, наказывала скороговоркой:

— Смотрите ж, деточки, чтобы все было хорошо… Ты, Федя, не обижай девочек, будь умником. А вы, девочки, поаккуратнее там, смотрите, чтобы полотенечки у вас были чистые, и в комнате убирайте почаще, полы мойте, хозяйку слушайтесь…

Уже далеко ушли кони, уже медленно стали они взбираться на холм, а раздетая, простоволосая Настасья Мартыновна все стояла у ворот, и девочки, пряча от братьев непрошеные слезинки, махали ей руками.

— Ну хватит, — баском сказал Роман, — не навек уезжаете…

Дождь пошел сильнее. Конские копыта хлюпали в жидкой грязи, разбрызгивали мутную воду. Ребята прижались друг к другу, накрылись попонами, заговорили вполголоса, чтобы не слышал отец.

— Ты береги сирень, которую я посадила, — сказала Тая Андрею. — Весной подвяжи ее к колышку и загороди чем-нибудь, чтобы телята не поломали.

— Ладно, подвяжу, — пообещал Андрей.

— Если кошка окотится, не давай маме топить котят, — хмуро прошептала Каля, — а то у нас взяли моду — только котята народились, так сразу на пруд и в прорубь.

И Кале Андрей пообещал охранять еще не рожденных котят.

Дольше всех крепился Жук-Катышок Федор. Но и он не выдержал, толкнул Андрея локтем и пробубнил:

— Серая должна ожеребиться в середине марта. Ты корми ее получше, а к колодцу води шажком, чтобы не поскользнулась где-нибудь.

— Буду водить шажком, не бойся, — заверил Андрей.

Под попоной едко пахло конским потом. Сверху глуховато барабанил редкий дождь. Вызванивали колеса. Тая нашла в темноте руку Андрея, робко сжала ее мокрыми, холодными пальцами и зашептала:

— А мне скучно будет без тебя, Андрюша. Я буду дни считать до весны…

— Правда? — откликнулся Андрей.

— Правда, — вздохнула Тая. — Я так к тебе привыкла…

В Пустополье приехали после полудня. Дмитрий Данилович имел в виду поместить детей на квартире у старухи вдовы Агафьи Кущиной, родственницы своих огнищанских соседей, братьев Кущиных. В прошлый свой приезд в Пустополье он уже договорился с бедовой старухой и столковался о цене, обязавшись уплатить за весь сезон тридцать пудов пшеничной муки и двадцать фунтов свиного сала. Со своей стороны бабка Агафья взялась готовить молодым квартирантам обед и раз в неделю стирать белье.

Как только въехали в Пустополье, Андрей снял попону и стал осматриваться. Тут, в селе, все было по-старому.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее