Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

Остановимся сначала на первом аспекте этой картины. Когда могильщик протягивает руки, чтобы принять завернутого в саван покойника, и прикидывает, какое усилие придется затратить мускулам его рук, чтобы удержать труп, глазам могильщика приходится посмотреть наверх. И тут… Тут он видит ноги вдовы, стоящей у края ямы. Точнее, ее щиколотки. Иногда, если повезет и дунет ветер, удается увидеть часть икр или коленки. В очень же редких случаях особого везения — и бедра.

Икры у вдовы очень белые, даже если дело происходит летом. В последние месяцы ее муж долго и мучительно умирал в больнице, и она не ходила на пляж купаться и загорать. Хотя, в принципе, почему бы и нет? Ведь она любит, когда ее волосы впитывают солнечные лучи, насыщаются энергией и приобретают здоровый каштановый цвет. Она любит окунуться в освежающую морскую воду, а затем стоять на берегу и чувствовать, как легкий бриз, словно полотенце, высушивает ее тело. Женщины, катающиеся по траве, гуляющие на ветру, плещущиеся в воде или лежащие на солнце, по сути, используют силы природы для обтирания или массажа. Когда мы видим женщину, радостно бросающуюся навстречу возвратившемуся издалека усталому мужу, дабы упасть в его объятья, мы знаем, что в действительности она хочет только одного: чтобы — пока она будет бежать — ветер массировал ее тело. Все остальное она делает лишь для отвода глаз, ибо не желает, чтобы другие заметили, что она так заботится о себе. Ей хочется, чтобы думали, что свежесть и здоровье пришли к ней сами, без особых усилий с ее стороны. Она вообще хочет, чтобы ее воспринимали как такую естественную, наивную, легкомысленную кошечку, которая сама приходит в удивление, видя, как много ей даровано природой.

Ее муж мучительно умирает в больнице, и домашнее хозяйство полностью на ней. Но и несмотря на это, наша будущая вдова вполне могла бы ходить на пляж хоть каждый день. Искупалась бы в море, потом приняла бы душ в одной из душевых на пляже и прямо оттуда — к мужу в больницу. Тело у нее горячее, смуглое, между пальцами ног застряли крохотные песчинки. Тонкий аромат песка поражает мужа и других лежащих в палате больных настолько, что они начинают ужасно тосковать по морю и солнцу… Но она не ходит на море. Ибо не принято, чтобы женщина, у которой болен муж, развлекалась на глазах у всех. Иначе люди не смогут ее жалеть и сочувственно раскланиваться с ней при встрече. Поэтому ей приходится ублажать себя дома, вдалеке от посторонних глаз. Чтобы как-то компенсировать себе невозможность ходить на пляж, она готовит вкусные мучные и мясные блюда, принимает ванны и размягчает тело, валяясь в постели. Так что ко дню похорон икры у нее становятся белыми-белыми, нежными-нежными и настолько чувствительными, что даже при звуке скрипки они слегка подрагивают.

Привольно гуляющий по кладбищу ветер раздувает время от времени подол вдовы, и тогда, как уже сказано выше, становятся видны ее коленки. А иногда и бедра. Но поскольку могильщик стоит в яме, а голова его находится чуть ниже уровня коленок вдовы, то при благоприятных условиях, скажем, при очередном порыве ветра, могильщик может сподобиться увидеть даже ее трусы. Трусы у вдовы белые, розовые или голубые, ибо траур на ее нижнее белье не распространяется. Она полагает, что во время похорон ее трусов никто не увидит. Эта маленькая тайна доставляет ей довольно большое удовольствие. Протягивая руки, чтобы принять мертвеца, и мельком взглянув на вдову, могильщик уже испытал одно потрясение — от контраста между белизной ее икр и чернотой ее платья. Но теперь он испытывает еще одно потрясение — на этот раз от контраста между чернотой платья и розовостью трусов. Два таких разительных контраста, два столь сильных потрясения — и все это именно тогда, когда ему нужно подготовиться к большому физическому усилию! Даже и не будь этих контрастов, ее икры — такие нежные и белые — сами по себе являются для мужчины достаточным потрясением. Но еще больше его потрясают трусы. Да, господа, трусы.

Иногда кажется, что нет в нашем языке таких слов, которые могли бы выразить всю силу, глубину и могущество, тот грандиозный источник небесного наслаждения и ослепительного счастья, что сокрыт в женских трусах. Хочется онеметь, не произносить ни слова, рухнуть на кровать и дрожать от сотрясающего тебя при обжигающей мысли о трусах волнения, ожидая, пока за тобой не явится сладкая смерть и тебя снова больше не будет, ибо у тебя нет ни малейшего права жить и даже сама мысль о таком праве — и та лишена права на существование. Но с другой стороны, есть неудержимое желание дать выражение своим чувствам, описывать их, говорить о них, валяться в ногах у этой несравненной красоты, у этого королевского величия, чтобы водопад непрерывной, лихорадочной, взволнованной болтовни о трусах унес тебя в своем бурном потоке. Иначе можно сойти с ума.