Сотворение миров

Ларионова Ольга Сотворение миров

Ольга Ларионова

Сотворение миров

Молодежь - Маколей, Поггенполь, Спорышев и Хори Хэ - стала в кружок, положив руки друг другу на плечи и выжидающе глядя себе под ноги. Анохин стоял поодаль, в углу квадрата, и тоже глядел под ноги. Инглинг, командир отряда, вышагивал вокруг центральной группы и глядел под ноги просто из солидарности - он ничего не чувствовал. С фантазиями молодежь, вот и все.

- Ну, так что? - спросил он.

- Я туп и невосприимчив, - сказал Маколей. - Мне просто чертовски хорошо.

- Впечатление такое, словно вдоль тела скользят какие-то прохладные струйки... - Поггенполь блаженно поежился. - Аэродинамический душ. Восходящий.

- Это запах без запаха, - подхватил Хори Хэ. - Он наполняет душу ароматом ожидания...

- Это, конечно, очень близко, - как всегда смущаясь, проговорил Веня Спорышев, - но все это - эффекты вторичные. А в основе - мощнейшее излучение, какое - сказать не могу, земных, да и каких-либо инопланетных аналогий я просто не знаю... Кроме того, у меня такое ощущение... Кирилл Павлович, идите к нам!

Анохин удивленно вскинул седеющую бороду и послушно, как автомат, двинулся на зов. Он и Гейр Инглинг считались стариками.

Спорышев и Хори Хэ расцепили руки и дали ему место.

- Сильнее стало - чувствуете? - негромко проговорил Веня.

- Командир, давайте и вы сюда! - крикнул Маколей.

Гейр поднырнул под их руки и очутился в центре круга. В воздухе разлился аромат цветущей вишни.

- Ух ты! - сказал Гейр. - Кто там считает, что этот запах - без запаха? Плита благоухает, как сад японских императоров!

- Может, станцуем сиртаки? Условия созданы... - Маколей разошелся от радости, что планетку назвали его именем. Земля Маколея. Как мак, алея. Маковая Аллея.

- Плита здесь ни при чем, - сказал Веня Спорышев, опуская руки. - Здесь излучает каждый камешек, каждая трещинка. На этом месте просто фонтан, но он глубже, под плитой. Может, те для того ее и притащили, чтобы место отметить?

- М-да, - покачал головой командир, - хотел бы я знать, кто они, вышеупомянутые "те", и сколько веков назад они притащили сюда эту плиту. Зачем - это уже не так важно.

Все промолчали, потому что, естественно, не меньше командира хотели бы узнать, кто и когда здесь побывал, да и было ли это посещение? Скорее было... так притягательно все в этом едва сформировавшемся мирке, пребывающем где-то на заре кембрийской эры. Заря здесь была незабываемой практически она продолжалась с восхода солнца и до заката. Розовое светило окрашивало белые скалы над морем в пастельные тона, а соцветия лилий разве что в полдень обретали свою снежно-белую окраску.

- Блажен, кто на землю ступил порою вешнего цветенья... - задумчиво процитировал Хори Хэ то ли себя, то ли кого-то из классиков. - Маленькая неувязка только в том, что здесь сейчас не весна. Я прикинул: самый конец лета. Правда, мы сели в субэкваториальной зоне, и наш корабельный компьютер дал среднегодовые колебания температуры в пределах двенадцати-пятнадцати градусов, но все равно поведение здешней флоры представляется мне нехарактерным...

...Путь обратно в лагерь был не такой простой штукой, как могло бы показаться на первый взгляд, во всяком случае, ни у кого не появилось желания продолжить разговор по дороге. Камни, причудливо наваленные на этом крутом шестисотметровом склоне, за две ночи поросли накипью лиловато-розового лишайника; идти по этой пенистой массе, состоящей из миллиардов крошечных нитей и зернышек, было сущей мукой.

На середине склона миновали еще две плиты нездешнего происхождения лишайник упорно обтекал их стороной. И обе плиты расколоты... Маколей только хмыкнул - ведь их не брал ни геологический молоток, ни лазерный резак. Хори, самый легкий и подвижный, обогнал всех и уже хлопотал в лиловой тени, отбрасываемой "Харфагром", накрывая на стол. Наконец и все остальные попрыгали с последнего уступа на ровную площадку, облюбованную под лагерь, и, стаскивая комбинезоны, сгрудились у ручья. Струя падала с высоты человеческого роста и образовывала естественный душ. Вода была тепла и пузырчата, как нарзан, и на дне лунки, которую она продолбила за долгие годы своего монотонного падения, лениво шевелила лапами большая зеленая лягушка. Время от времени она приоткрывала рот, и Поггенполь утверждал, что она произносит "bon appetit". Отсюда не следовало, что аборигены уже овладели французским языком, - это было не животное, а комплекс контрольных приборов. Пока лягушка оставалась зеленого цвета, воду можно было пить; перемена оттенка на желтоватый говорила бы о том, что теперь вода годится только для технических нужд, красный цвет вообще запрещал притрагиваться к ней.

Все, кроме, пожалуй, молчаливого Анохина, приветствовали изумрудный индикатор, словно это была знакомая собака. Сказывалось отсутствие на планете животных, особенно заметное при таком обилии растительности.