Сотворение миров. Авторский сборник

— А то, что обратный ход, то есть закрытие дверей, принципиально найден. Можем не волноваться. Ну так что, вперед? Отснимем тогда и поведем себя, как дикари, — дверка и закроется.

Прямо, и только прямо. В чем же дело, Варвара? Вот он, девиз твоей юности, такой подкупающе чистый, бескомпромиссный… и бездумный.

— Эй! — крикнула она. — Там, наверху! Добегите до ближайшего леска и принесите охапку дровишек посуше! Мы подождем.

Гюрг развернулся и стал прямо перед ней, лицом к лицу — вспомнил, наверное, что вода и камень долбит:

— А с тобой–то что, Варвара? Кто тебя подменил? И главное — почему ты так торопишься удрать с этой планеты?

Она было бесстрашно подняла на него глаза, чтобы сообщить наконец, кто ее подменил, может и сам того не зная, — и вдруг осеклась, словно дыхание перехватило: удрать с этой планеты… Все ты перепутал, командор, все угадал с точностью, да наоборот, альбатрос ты далекого космоса! Полжизни она бы сейчас отдала, полжизни и усы; в придачу, только чтобы остаться здесь подольше, потому что удрать отсюда — это значит — до первого буя, а там ей налево, а ему направо, то есть одной на Тамерлану, а другому — в подпространство. И все. И что толку, что вперед и только вперед, если каждый пойдет этим путем в одиночку?

— Смотри, Варька, — добивал безжалостный голос, — это, конечно, достойно и доблестно — рваться обратно на Степаниду, где любимая профессия, долг перед человечеством и лягушки недоспиртованные. Но однажды ты проснешься и волком взвоешь, когда представишь себе, что мы сейчас пировали бы, и руки по локоть в этой самой информации, да что по локоть — мы купались бы все втроем, как в золотых пузырьках, как в пене янтарной…

И тут только до Вуковуда, который медленно выписывал восьмерки от одной стены до другой, точно гепард мышастый, начало что–то смутно доходить. Колдовское, медовое море Тамерланы, которую никто еще не осмеливался звать Степухой, всплыло в памяти. И никаких троих в этом море. Только двое.

Он плавно и хищно развернулся и вдруг бесшумно и бессуетно возник в единственно необходимой точке — как раз посередине между командором и девушкой.

— Вот что, стратег… — проговорил он проникновенно и ничего больше добавить не успел: сверху ухнуло и застучало по головам и плечам, упруго и небольно.

Охапка требуемых ветвей. И не вовремя — ох, как не вовремя, потому что и ей почудилось недосягаемое море ее Степухи.

И невзвидела света белого молодая дочь купецкая, красавица писаная… Гибкий ствол, оказавшийся в руках Варвары, с тяжелым резиновым хлюпаньем припечатывался к заветной двери, и черные полосы косо ложились на золотые иероглифы, перечеркивая их, а с губ девушки срывались отчаянные и неожиданные слова:

— Да закрывайся же ты, проклятущ–щая… закрывайся, чтоб тебе синим огнем сгореть, закрывайся, пока я не передумала…

Пол под ногами меленько задрожал.

— Как не помочь слабой женщине, — криво усмехнувшись, проговорил Гюрг и пнул дверь сапогом. — Закрывайся, тебе говорят, во имя всех мартышек Вселенной… :

Пол дрожал ощутимо, но не заметно было, чтобы пандус начал подниматься.

— Зажги! — крикнула Варвара Вуковуду.

Ни секунды не колеблясь, он наклонился к охапке чартарумского валежника и щелкнул зажигалкой. Слабый огонек скользнул по ветке, оттенился дымком. Запахло. Варвара скрипнула зубами — сырые все–таки, откуда скочу знать, что такое валежник для настоящего костра… Она бросила свое занятие и, опустившись на колени, принялась раздувать пламя. Нежная кожица на ветвях набухала пузырями, они шипели, лопаясь, и выбрасывали колечки пара, сладко–цитрусового, земного (ощущение ложное, запах имеет совершенно иную сенсорную характеристику…), а пол под горящими ветками начинал слабо светиться, но это было видно только ей одной (доложить об опасности проплавления перекрытия…); сейчас она раздует огромный костер, каких чартары еще не видывали… Чартары! Словно вызванные ее мыслью, они возникли разом по обоим краям спуска и некоторое время жадно вглядывались в то, что происходило внизу, и их широко раскрытые желтые глаза словно втягивали, впитывали в себя чудо пребывания на их молодой еще земле этих троих, столь схожих с ними самими и столь отличных… Глаза разгорались кошачьим огнем, зеленели, вцепившиеся в осыпающийся край, когти нервно драли корневища жесткой травы, и хищная сила накапливалась в выгибающихся, напружиненных хребтах, и не надо было никакого сигнала, просто переполнилась мера этого накопления, и они ринулись вниз, падая мягко и умело, сразу же отскакивая, и — бочком–бочком, по кругу, вокруг этих чужаков — на полусогнутых, с прижатыми к поджелудочной железе передними лапами, слишком похожими на человеческие руки.