Сотворение Святого

Я купался в счастье. Жизнь продолжалась. В Форли постоянно что-то происходило. Враждующие стороны проводили встречи и обсуждали ситуацию, по-прежнему взрывоопасную, но я воспринимал все это с полнейшим безразличием. «Какое значение имеют все эти мелочи жизни? — говорил я себе. — Во все века люди работали, боролись, строили планы, плели сети заговоров, зарабатывали деньги, теряли их, стремились занять место под солнцем. У них возникали честолюбивые замыслы, их не оставляла надежда, но все это не шло ни в какое сравнение с любовью». Я попал в бурлящий политический котел Форли. Оказался за занавесом и видел все хитросплетения отношений, намерения и мотивы ведущих актеров, но сам активного участия в действе не принимал. Будущее Форли, введение налогов или их отмена, смерть А по приказу Б или смерть Б по приказу А превратились для меня в нечто несущественное. Я воспринимал всех этих людей как выступающих на сцене марионеток, а потому не мог относиться к ним серьезно. Джулия! Теперь вся моя жизнь вращалась вокруг нее. Все остальное не имело для меня ровно никакого значения. Когда я думал о Джулии, мое сердце наполнялось исступленным восторгом и мне были безразличны глупые подробности происходящих событий.

Я сознательно держался в стороне от бурного потока, который уносил с собой остальных, но не мог не знать о том, что творилось вокруг. А творилось что-то странное. После решительной стычки в зале заседаний совета люди начали готовиться к важным событиям. Кеччо отослал во Флоренцию крупную сумму денег на хранение. Бартоломео Моратини последовал его примеру. В городе царила тревога. Предполагалось, что Джироламо предпримет ответные шаги. Люди ожидали чего угодно. Проснувшись поутру, спрашивали друг друга, не произошло ли чего ночью. Кеччо постоянно носил кольчугу. Сторонники графа спрашивали, что намерен предпринять Кеччо, пойдет ли он на насильственные действия, учитывая восторженную реакцию горожан на его речь. Весь мир ждал чего-то значительного… и ничего не происходило. Все это напоминало мистерию, в которой ровный ход пьесы взрывало неожиданное событие: святой поднимался на небо или гора раскалывалась надвое, а из нее появлялся дьявол. Зрители уже сидели, разинув рты, наступил кульминационный момент, режиссер подал сигнал, все глубоко вдохнули, чтобы издать общий крик изумления, но что-то пошло не так, потому что ничего не случилось.

Форлийцы не могли этого понять; они ждали знамений и чудес, но — только представьте себе — напрасно. Каждый день они говорили себе, что именно этот день войдет в историю Форли, что уж сегодня Джироламо точно забудет про колебания и перейдет к решительным действиям, но день заканчивался тихо и спокойно. Все обедали и ужинали в положенное время, солнце двигалось по небу с востока на запад, как и днем раньше, и добропорядочные граждане ложились спать в урочный час, и ничто не тревожило их сны до следующего утра. Ничего не происходило, и всем уже начало казаться, что ничего и не произойдет. Встревоженные жители постепенно укреплялись во мнении, что тревожиться не из-за чего, и прежнее спокойствие окутывало город. Никто больше не говорил о новых налогах, а жизнь продолжалась… Кеччо, и Маттео, и Моратини смирились с тем, что небо безоблачное и им лучше заниматься своими делами, не забивая голову заговорами и полуночными убийцами.

Тем временем я смеялся, и наслаждался их глупостью, и хвалил себя за проявленную мудрость. Ибо я изначально ни о чем не волновался: я жил Джулией, ради Джулии, рядом с Джулией… никогда раньше я не ощущал такого счастья. Она держалась несколько сдержанно, но я ничего не имел против. Моя страсть к ней поддерживалась огнем, который пылал во мне, и пока она позволяла мне любить ее, все остальное не имело никакого значения. Я убеждал себя, что любовь просто не может быть равноценной с обеих сторон, и это очевидный факт: всегда одна сторона любит, а вторая позволяет себя любить. Возможно, природа издала по этому поводу специальный указ. Мужчина любит беззаветно и страстно, тогда как женщина отдается ему и в его объятиях превращается в нежное, беззащитное создание. Я не просил многого за любовь, которую отдавал. Я хотел лишь одного — чтобы моя возлюбленная позволяла себя любить. Это все, что заботило меня, это все, чего я хотел. Моя любовь к Джулии казалась чудом даже для меня самого. Я чувствовал, что растворяюсь в ней. Я целиком и полностью отдал себя в ее руки. Самсон и Далила! Но без неверных филистимлян. Я бы отдал ей на хранение свою честь в полной уверенности, что она останется в целости и сохранности. Великая моя любовь вызывала у меня такое благоговение, такой трепет, что иногда я едва решался прикоснуться к Джулии. Мне представлялось, что я должен пасть на колени и поклоняться ей. Я познал великую радость служения моей возлюбленной. В сравнении с ней я видел себя мелкой сошкой, не заслуживающей ее внимания, всеми силами пытался показать, что я ее жалкий раб… Ох, Джулия! Джулия!