Сотворение Святого

И зачем я только сюда пришел! Голова у меня шла кругом, сердце разрывалось на части. Господи, как же она красива! Я смотрел на нее и чувствовал, что стена безразличия, которой я отделил ее от себя, рухнула при первом взгляде в ее глаза. И я пришел в ужас. Моя любовь не умерла — она жила, жила! Как же я обожал эту женщину! Мне не терпелось заключить ее в объятия, покрыть мягкие губы поцелуями.

Ну почему я пришел? Я просто обезумел. Клял свою слабость, ощущал такую ненависть к себе, что мог бы убить Джулию. И я изнывал от любви к ней…

— Мессир Филиппо, вы мне поможете? Меня предупредила одна из придворных дам графини, что стража получила приказ завтра арестовать меня. И я знаю, чего ждать дочери Бартоломео Моратини. Я должна покинуть город этой ночью… немедленно.

— Я вам помогу, — ответил я.

— Что мне делать?

— Я могу переодеть вас простой горожанкой. Мать моего друга Андреа одолжит вам одежду. Мы с Андреа поедем с вами. Или, если предпочитаете, после того как мы минуем ворота, Андреа поедет с вами один, куда вы пожелаете.

— А почему вы не поедете?

— Я боюсь, что в моем присутствии путешествие покажется вам очень утомительным.

— А вам?

— Мне это совершенно безразлично.

Она какое-то время всматривалась в меня, потом воскликнула:

— Тогда я не поеду!

— Почему?

— Потому что ты меня ненавидишь!

Я пожал плечами:

— Я думал, что мои чувства не имеют ровно никакого значения.

— Я не приму твоей помощи. Ты слишком сильно меня ненавидишь. Я останусь в Форли.

— Вы сама себе хозяйка… А почему не примете?

— Мне надо тебе это говорить? — Она подошла вплотную. — Потому что… потому что я тебя люблю!

У меня закружилась голова, я почувствовал, что шатаюсь… не знал, что со мной происходит.

— Филиппо!

— Джулия!

Я раскинул руки, и она упала в мои объятия, и я прижал ее к сердцу и покрыл ее поцелуями… Я целовал ее губы, глаза и шею.

— Джулия! Джулия!

Я оторвался от нее, схватил за плечи, чуть ли не прорычал:

— Но теперь ты должна быть только моей. Поклянись, что будешь…

Она вскинула голову и улыбнулась, потом, прижавшись ко мне, прошептала:

— Ты женишься на мне?

Я целовал ее снова и снова.

— Я всегда тебя любил. Пытался ненавидеть тебя, но не смог.

— Ты помнишь тот вечер во дворце? Ты сказал, что никогда не питал ко мне никаких чувств.

— Да, но ты мне не поверила.

— Я чувствовала, что это неправда, но ты причинил мне боль. А потом, Клаудия…

— Я так злился на тебя, что сделал бы все, чтобы отомстить… но я все равно любил тебя.

— Но Клаудия… ты любил и ее?

— Нет, — запротестовал я. — Я ненавидел ее и презирал, но старался забыть тебя. Я хотел, чтобы ты почувствовала, что стала мне безразлична.

— Я ее ненавижу.

— Прости меня.

— Я прощаю тебе все.

Я страстно поцеловал ее и уже не помнил, что и ей тоже надо бы попросить у меня прощения. Благо было за что.

Время пролетело незаметно, и когда луч света ворвался в окно, я в изумлении вскинул голову.

— Мы должны поторопиться. — Я прошел в прихожую, где крепко спал Андреа. Тряхнул его за плечо.

— Когда открываются ворота? — спросил я.

Он потер глаза и ответил:

— В пять.

Часы только что пробили половину пятого. Нужно было спешить. Я посчитал, что Андреа не успеет сходить в дом матери и вернуться обратно с необходимой одеждой. На это требовалось время, а каждая лишняя минута, проведенная во дворце Эсти, могла стать роковой. Но молодая и красивая женщина, выезжающая из города в столь ранний час, наверняка привлекла бы внимание стражи, и Джулию могли узнать.

Тут меня осенило.

— Раздевайся! — приказал я Андреа.

— Что?

— Раздевайся! Быстро.

Он тупо смотрел на меня. Я подскочил к нему и, поскольку он не торопился, сорвал с него камзол. Тут он понял и через мгновение остался в одной рубашке, тогда как я уже уходил с его одеждой. Отдал ее Джулии и вернулся. Андреа по-прежнему стоял посреди комнаты. Выглядел крайне нелепо.

— Послушай меня, Андреа, я отдал твою одежду женщине, которая будет сопровождать меня вместо тебя. Понимаешь?

— Да, но что делать мне?

— Пока ты останешься со своей матерью, а потом, если захочешь, можешь найти меня в моем доме в Читта-ди-Кастелло.

— А сейчас?

— Сейчас ты можешь идти домой.

Он не ответил, с сомнением посмотрел на меня, потом на свои голые ноги и рубашку, снова на меня. Я сделал вид, что не понимаю, в чем проблема.

— Тебя что-то волнует, Андреа? В чем дело?

Он указал на рубашку.

— И что?

— Ее обычно носят со штанами.

— Такому широко мыслящему юноше, как ты, негоже принимать во внимание подобные предрассудки, — со всей серьезностью сказал я. — В такое утро ты найдешь, что без камзола и штанов жизнь куда как более приятна.

— Общественные приличия…

— Мой дорогой мальчик, или ты забыл, что наши прародители довольствовались фиговыми листками? Тебя же не устраивает целая рубашка. Кроме того, у тебя стройные ноги и мускулистое тело. Кого ты стыдишься?

— Любого, кто пойдет следом.

— И напрасно, тебе есть что им показать.

— Стражник посадит меня под замок.

— Неужели ты думаешь, что дочь тюремщика сможет перед тобой устоять, если ты будешь в таком наряде?

Тут мне в голову пришла новая мысль.