Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)

Объясните мне вы, почему Корто должен встретить подводную лодку Шлюттера под западной оконечностью Новой Померании, то есть по пути на запад, если он отправился с островов Императрицы, в то время как целью подводной лодки была Эскондида, и Эскондида Монаха (19 градусов южной широты и 169 градусов западной долготы) должна находиться к югу от Соломоновых островов и к западу от Фиджи? Один из офицеров немецкой субмарины, что по пути на Эскондиду держит путь в сторону Новой Гвинеи, говорит (буквально): «Скоро мы достигнем Эскондиды» (в то время как до нее, по крайней мере, 20 градусов по меридиану), – наверно, он грезит, угодив в сети Распутина, смещающего границы пространства. Но вообще-то Распутин, или Пратт, или они оба стараются сместить еще и пределы времени.

Кейн и Пандора были схвачены Распутиным 1 ноября 1913 года, но все они оказываются на Эскондиде после 4 августа 1914 года (Монах сообщает им, что в этот день началась война), по большому счету: где-то в сентябре – последней декаде октября, когда появляются англичане. Две страницы Кольриджа, две дискуссии со Шлюттером – и минул год, в течение которого субмарина рыскала непонятными путями, с непостижимым небрежением, словно стараясь повторить ошибки буканьеров XVIII века, Старого Морехода и капитана Ахава.

Все персонажи «Баллады…» перемещаются, как во времена Бугенвиля, если не Меданьи, – они путешествуют по архипелагу неопределенности.

В этом и состоит очарование островов – в том, что они теряются. Горе тому, кто найдет его сразу, словно плывя на жалком пароме, что ходит из Чивитавеккьи на Сардинию. Вечное очарование островов навсегда останется таким, каким его воспел Гвидо Гоццано:

Но нет земли прекрасней, чем остров Неоткрытый, —
испанскому владыке от родственных щедрот
соседнего владыки подарок знаменитый,
скрепленный папской буллой в такой-то день и год.

В неведомое царство Инфант отчалил вскоре,

он видел Фортунаты, он каждый островок
в Саргассовом проверил, а также в Мрачном море,
но дара португальцев, увы, найти не смог.

Пузатые фрегаты вотще крепили снасти,

напрасно каравеллы стремились тайне вслед:
искали португальцы – не улыбнулось счастье,
испанцы обыскались – нет острова и нет.

Но между Тенерифе и Пальмой временами

он возникает, дымкой таинственной повит.
«Как? Остров Неоткрытый? Да вот он, перед вами», —
его с вершины Тейде показывает гид.

Он есть на старых картах, он был знаком корсарам…

Как? Остров Неоткрытый?.. Что? Остров-пилигрим?..
Он не стоит на месте – и моряки недаром
заранее не знают, где ждет их встреча с ним.

И курс они меняют, завидев брег манящий.

Есть остров Неоткрытый. Конечно, это он,
где не цветы, а диво, где сказочные чащи,
где каучук сочится, слезится кардамон…

Себя благоуханьем, подобно даме знатной,

он выдает. Он рядом, подаренный судьбой…
И вдруг он исчезает – прекрасный, непонятный,
уже не отличимый от дали голубой[274].

Я не думаю, что у Гоццано были под рукой какие-нибудь карты из судовых лоций XVIII века, но сама эта идея острова, который «исчезает – прекрасный, непонятный, уже не отличимый от дали голубой», заставляет нас задуматься о временах, предшествовавших решению проблемы долгот, когда для того, чтобы узнать остров, приходилось обращаться к рисункам, запечатлевшим его очертания такими, какими они были увидены впервые. Приближающийся издалека остров (форма которого не была нанесена ни на какую карту) опознавался благодаря своему силуэту, «скайлайну», как говорим мы сейчас применительно к американским городам. И что, если силуэты двух островов оказывались очень похожи, как скайлайны двух городов, в каждом из которых есть свой Эмпайр Стейт Билдинг и (были) свои Башни-близнецы на южной оконечности? Вы высадились бы на этот остров, приняв его за другой, и кто знает, сколько раз так в действительности и случалось.