Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)

Типичный случай – «Лиалы-63»[164]. Кажется, «Лиалами-63» Кассолу и Бассани назвал Сангвинетти. Сегодня эта шутка кажется мне несправедливой – по крайней мере по отношению к Бассани; нельзя забывать, что когда-то самым остервенелым хулителем «Сада Финци-Контини»[165] был именно Витторини. Но если бы шутка пошла в народ или стала передаваться из уст в уста, как многочисленные boutades[166], которые Флайано или Маццакурати выдавали на пьяцца дель Пополо или виа Венето, то мы навсегда остались бы героями анекдотов. Однако же именно Бассани, явно не готовый к играм с провокационными выпадами и привыкший к совсем другой, как ее называли, культурной атмосфере, начал по мере сил раздувать скандал на страницах «Паэзе сера», подливая масла в огонь своими выпадами.

Но, помимо того, несколько лет спустя наши друзья из Флоренции при моем содействии и с помощью Камиллы Чедерна в пику премии «Стрега» основали премию «Фата», которая вручалась худшей книге года[167]. Просто хулиганская идея, и однажды жюри подстроило все так, чтобы вручить премию Пазолини. Пазолини, воинственный полемист, по многим причинам внимательный к новым культурным провокациям, не устоял и, зная, что премию вручат ему, прислал к вечеру награждения письмо, где объяснил, почему жюри вынесло неправильное решение.

Очевидно, что многие провокации Группы носили хулиганский характер, но на страницы газет «Группа-63» попадала не из-за выходок в духе студенческих розыгрышей, а благодаря бурной реакции на эти выходки взбешенных ректоров.

Когда схлынула первая волна возмущения, противники неоавангарда пошли по другому пути: тему бесстыжих пройдох закрыли, зато стали говорить, что Группа выдвинула много хороших теорий и не дала ни одного хорошего произведения. Прения продолжаются до сих пор, но теперь в ходу совершенно прелестный аргумент, который я называю «артишоком». Когда время нас рассудило и обнаружилось, что Порта был великим поэтом, Джермано Ломбарди и Эмилио Тадини – великими романистами, Манганелли – великолепным прозаиком, а если вспомнить о ныне живущих, то нельзя не отметить талант (я привожу только два примера, но список далеко не исчерпан) Арбазино или Малербы, то в ответ было сказано: «Да, но они ведь не входили официально в Группу, только примкнули на время». Это все равно как если бы я стал поносить американское кино и кто-то мне напомнил про Орсона Уэллса, Джона Форда, Хамфри Богарта, Бетт Дэвис или про кого-нибудь еще, а я на каждое имя говорил бы, что они не совсем американцы в полном смысле этого слова; в итоге, сняв один за одним листья артишока, я сведу американский кинематограф к Джанни и Пинотто[168], и победа останется за мной. Впрочем, так делали раньше и до сих делают в некоторых газетах.

Примерить на себя

Как и во всех литературных кружках, в какой-то момент полемика и экспериментаторство дошли до крайности: чем непонятнее был текст – тем лучше. Но я помню, что сезон выдался урожайный, во всяком случае, было заложено удобрение на будущее. Главное, что сезон не породил догматов, в том смысле что и по прошествии лет на всех встречах Группа возвращалась к поставленным в самом начале вопросам (это больше всего озадачивало наших недругов).

В связи с этим мне вспомнилась встреча участников Группы два года спустя, в 1965-м. Вспомнилась вступительная речь Барилли, который к тому времени уже стал теоретиком экспериментов «нового романа» и как раз сводил счеты с последней книгой Роб-Грийе, с Грассом, Пинчоном, цитировал открытого заново Русселя, любившего Верна. Барилли объяснял, что до сих пор предпочтение отдавалось финалу фабулы, остановке действия в эпифании и материалистическом экстазе, но теперь начиналась новая эпоха в развитии прозы – с переоценкой действия, даже если это действие совершал autre[169]. В те дни на экранах показывали любопытный киноколлаж Барукелло и Грифи[170] под названием «Неточная проверка»: это история, слепленная из фрагментов историй, скорее даже обычных ситуаций, топосов коммерческого кино. Вдруг оказалось, что лучше всего публика реагирует на те сцены, которые еще несколько лет назад освистала бы: сцены, полностью обманывавшие все ожидания, где нарушалась логическая и временная последовательность традиционного действия. Авангард становился традицией, то, что несколько лет назад вызывало неприятие, теперь было бальзамом для слуха (или зрения). Экспериментальную художественную прозу (и остальные виды искусства тоже) перестали оценивать исключительно по степени приемлемости заложенной в ней идеи, поскольку к неприемлемости уже относились положительно. Больше всего в работе Барукелло и Грифи привлекало ироническое и критическое переосмысление привлекательного в кинематографе, в миг наивысшего кризиса оно оценивалось совсем по-другому.

Мы еще сами не знали, что в те дни 1965 года в Палермо обсуждалась набирающая силы поэтика постмодерна – тогда этот термин и в употреблении-то не был.