Сотый шанс

«Дорогой Михаил Петрович! Пишет тебе Федор Петрович Адамов. Не забыл меня? Я, например, никогда тебя не забуду. Помню до мельчайших подробностей все: как жили в лагере, как работали в невыносимых условиях, как издевались над нами фашисты. Все помню. А как можно забыть тот момент, когда захватили фашистский самолет!.. Не было конца нашему ликованию. Помнишь, как все запели «Интернационал»? Если бы не ты, Миша, мы могли бы погибнуть в лагере от страшных мук. Спасибо тебе, родной!

Пару слов о себе. Работаю шофером в Ростовской области, имею пятерых сыновей и одну дочь. Вот так! Все здоровы, вместе со мной шлют тебе сердечный привет и самые лучшие пожелания».

…Осенью того же года участников перелета пригласили в Москву. Для них это стало пребольшим праздником. Воспоминаниям, рассказам, казалось, не будет конца… И решили: восьмое февраля — день перелета из концлагеря на Родину — отмечать, как день своего второго рождения.

С первых послевоенных лет Девятаева не оставляли мысли о неведомой ему судьбе не только тех, с кем бежал с Узедома, но и о тех товарищах, которые чуть ли не зубами прогрызали подземный выход за колючую проволоку в Кляйнкенигсберге; о тех, кто оставался за каменной стеной Заксенхаузена…

Он-то вырвался на свободу, он теперь дома, а что сталось с ними?

Он сделал попытку узнать об этом, но один из «сверхбдительных» сразу обрубил крылья:

— Связываться с людьми сомнительными не рекомендую.

— Да какие они «сомнительные»? С чего?

— Есть указание…

— Чье?

— Много будешь знать — скоро состаришься…

О летчиках, с которыми крыло к крылу ходил на фронте в боевые полеты, иногда рассказывалось в газетах. А о Покрышкине знал каждый школьник. Но написать бывшему командиру дивизии не решался. Свыкся с тем незавидным положением, в котором пребывал, хотя никакой вины за собой не чувствовал. Совесть у него была чиста.

И за то, что ни разу не подал о себе хотя бы коротенькой весточки при первой же встрече «влетело» Девятаеву и от Александра Ивановича Покрышкина и от Владимира Ивановича Боброва. Ведь в делах части он до той поры числился не вернувшимся с задания.

В радостные дни пятьдесят седьмого была у Девятаева еще одна приятная встреча. В Москве его разыскал Сергей Вандышев. Он рассказал, что всех летчиков, причастных к подкопу, немцы разогнали по разным концлагерям. Вандышев угодил в Луккенвальд южнее Берлина. Вскоре он вошел в ядро руководителей подпольной организации. Подпольщики тщательно разработали план восстания, и в ночь на двадцать второе апреля им удалось напасть на охрану. Три тысячи заключенных бежали из лагеря. Вандышев вернулся в свой полк, вновь стал командовать эскадрильей, сделал несколько вылетов при штурме Берлина.

— Давайте, позвоним Ивану Пацуле, — предложил Вандышев удивленному Девятаеву. — У меня записан его телефон.

Это было совсем неожиданно. Ведь и Пацула, и Аркадий Цоун, когда Михаила увезли на Узедом, оставались в лагере смерти Заксенхаузене.

В институте нефти Академии наук ответили, что Иван Мефодьевич завтра вернется из экспедиции, которая работала по разведке подземных кладов «черного золота» в Тюменской области.

И назавтра — еще взволнованная встреча.

…Из Заксенхаузена Пацулу с группой пленных вывезли на угольные копи во Францию. Во время налета авиации союзников ему удалось бежать в горы, где встретился с участниками движения Сопротивления.

Во время экспедиции по Сибири в одном из аэропортов Пацула повстречал Аркадия Цоуна. Он инженер в авиации. Вскоре Девятаев получил от него письмо.

«…Накануне угона нас из Кляйнкенигсберга некоторым товарищам я дал свой домашний адрес, чтобы они, если останутся живыми, написали бы о моей смерти. Но вот прошло столько лет, и ни от кого не было письма. Вот почему я решил, что все мои друзья погибли…

Позднее меня тоже отправили на Узедом. Здесь я совершил побег, но чуть не погиб. Спас один гражданский немец, мастер-наладчик, чудеснейший человек. Я благодарен ему до конца жизни».