Соучастие

— Пройдет время, кончатся слезы, и все забудется. У человека других хлопот много.

— Нет! Страдания от нравственных, душевных потрясений очень сильны. Особенно у пожилых и одиноких людей. То, что в их квартирах побывали преступники, вызывает серьезные стрессы. Они оставляют неизгладимый след. Ты задумывался над этим?

— Нет, — откровенно признался Савин.

— Не удивляюсь. Наверное, это оттого, что чувства удовлетворения от раскрытия преступления сильнее понимания страданий потерпевших, — невесело улыбнулся Арсентьев.

По выражению лица Савина он понял, что эти слова были для него неожиданными.

— Как дела с Пушкаревым?

— Я его освободил. Ты оказался прав. Прокурор санкции не дал. Велел провести дополнительные следственные действия.

— Освободил! На какие шиши он поедет домой?

— Его встретила Тамара.

— Да? — удивился Арсентьев. — Она же отказалась от свидания!

— Это тогда отказалась, а сегодня встретила! Сказала, что деньги на билеты есть. Пушкарев очень изменился. Сильно переживает…

— О заявлении Куприянова ты ему сказал?

— Нет.

Они еще долго говорили о Пушкареве, а он, понятия не имея об этом, шел по улице с Тамарой и как бы заново воспринимал первые вечерние огни, облака, подсвеченные заходящим солнцем, усталые лица прохожих, переполненные троллейбусы, автобусы… С каждым шагом его все больше охватывала радость, радость счастливого поворота судьбы, освободившей от большой беды. Конечно, он сделал непростительный поступок, все могло окончиться скверно, но вот ведь он идет по Москве, идет с Тамарой, перед ним вся жизнь. Он посмотрел на Тамару. Лицо у нее было строгое. Виктор понимал, что она думает о нем. Ему стало не по себе от налетевшей горькой мысли, в одно мгновение отравившей всю его радость. Тамара думает не просто о нем, она думает о его вине. С этой минуты чувство своей вины стало занимать в его сердце все более прочное место. Он понял, что никакими словами утешения ему не смягчить теперь не перестававшую ломить душу боль. Она, как терзающая совесть, становилась сильнее робких доводов, оправдывающих его поступок.

Начальник районного управления Большаков Сергей Леонидович принял Арсентьева ровно в восемь, как и назначил. Его плотная фигура, возвышающаяся над сверкающим полировкой столом со скопищем разноцветных телефонов и пультом внутренней связи, круглое лицо, высокий лоб, незаметно переходивший в такую же гладкую лысину, выражали твердость и уверенность.

Он встал и улыбнулся. Арсентьев, неслышно шагая по ковровой дорожке, подошел к столу и тоже улыбнулся. Пожимая сильную руку начальника, Арсентьев поймал на себе ревнивый взгляд Аносова из контрольной группы, который, не забыв позавчерашней телефонной стычки, ограничился кивком. Он сидел в кресле, заложив ногу на ногу, был, как всегда, свеж, подтянут. Синий в белую искорку модный галстук придавал его внешности парадность.

— Мы вот тут обсуждаем проблему… — сказал Большаков. — Продолжайте, Аносов.

— Руководители предприятий не всегда знают о правонарушителях в своих коллективах, допускают просчеты в предупредительных мерах. Полагаю, в этом и наша вина, — всем видом и тембром голоса он подчеркивал знание вопроса. — Отделения милиции мало шлют информации. На это нам указывали… — последовало многозначительное молчание.

Большаков сделал короткую запись. Аносов продолжил:

— Товарищ подполковник, поднятый вами вопрос крайне важен и своевремен. Это большая практическая помощь для моей дальнейшей работы… — заметив усмешку Большакова, спросил: — Я что-то не так сказал?

— Так, так… Только не пойму, какую вам-то я оказал помощь?

Аносов озабоченно наморщил лоб.

— Чтобы эффективнее осуществлять свои функции, я должен знать ваши установки. Нас ожидают серьезные проверки. Требования будут возрастать… — Он обладал завидным качеством говорить гладко и убедительно.

Большаков спросил:

— Арсентьев, сколько вы направили информации в строительные, школьные, промышленные организации в прошлом квартале?

Вместо него ответил Аносов:

— Маловато! Его великие сыщики ограничились всего двумя десятками писем.

— А сколько надо? — спросил Арсентьев.

— Наверное, больше…

— Вот что! — нахмурился Арсентьев. — Насмешки не к месту. Мои оперативники работают день и ночь. Им за свой труд стыдиться нечего… И потом… Дело не в количестве информации. Лавиной писем преступность не собьешь, — и, уже не обращая внимания на Аносова, добавил: — Нужна широкая профилактика.

— Мне кажется, преступникам от нее ни жарко, ни холодно. — Аносов откинулся на спинку кресла. — Перевоспитывать судимых… Их нравственный уровень даже после колонии остается прежним, если не ниже. У них аллергия на порядочность. Для них лучшая профилактика — быстрое раскрытие преступлений и наказание…

Арсентьев резко повернулся:

— Нужно видеть в них не только судимых, но и людей, у которых будущее, которых можно вернуть в строй… Зачем же обрекать их на беспросветность. Не всякий споткнувшийся — прохвост и подонок.

Аносов порозовел. Большаков вскинул подбородок:

— Ну-ну! Что же предлагаете?