Соучастник

В роли путника я прибываю куда-то, с интересом осматриваюсь вокруг, размышляю над местными диковинами. То, что я вижу, я не пытаюсь ни сохранить, ни изменить; я — школяр, и каждый город, каждый человек — лишь объект наблюдения и материал для выводов; я смотрю на них, представляю себя в них и с ними — и иду дальше. Перроны отправления я люблю больше, чем перроны прибытия. Мир нужен и мне, но в целом, без всяких там семейных связей. Путником быть нелегко. Тебя могут одолеть сомнения: а что, если дело в твоей неуживчивости, а твоя тяга к странствиям — всего лишь форма душевной болезни? Если тебя огорчает, что ты не знаешь, где будешь ночевать завтра, если вместо утраченного сообщества ты надеешься обрести другое, если ты втайне мечтаешь вновь обзавестись семьей, — значит, ты — гражданин, обыватель, переодевшийся путником. Порядочный путник не испытывает потребности, чтобы его приняли и признали: он дома и на чужбине. Ему по-своему нравятся все твари, созданные творцом: не только лебедь, но и крокодил. Ему в голову не приходит что-то приобрести и притащить домой: все экспонаты его коллекции — и так на своем месте, во всемирном музее. Одно толкает однако на размышления: почему с такой мрачной решимостью путник рвет путы, когда они привязывают его к какому-либо городу или к постели? Если у тебя уже нет охоты уходить в неведомое от какой-либо женщины, из какой-либо комнаты, где ты прижился, — ты уже не путник, ты превращаешься в настырного проходимца, обывателя. Вечерами тебя обуревает печаль, ты не можешь понять, что ты тут потерял, ты видишь себя глазами других обывателей — не человек, а нагромождение неудач. Ни дома, ни профессии, ни жены, ни даже застольной компании: одни пробелы и минусы, одни воспоминания, от которых никакой радости, только угрызения совести; всех, кто любил тебя, ты бросил. В твоих разъездах, в твоих похождениях появляются подозрительные повторы: тебе до отвращения знакомо, каково это — прибыть в новый город или уехать из старого. Ты откинешь копыта на железной больничной койке, едва понимая, что это за люди вокруг тебя и что за звуки они издают. Такова цена предприятия, которое называется жизнью. И это вовсе не несправедливо, что гражданин земного шара к старости забывает, где он побывал.

35

1973 год, дома у меня обыск. Шестеро крепко сложенных джентльменов ходят по всей квартире, открывают ящики стола, пролистывают каждую книгу, открывают чемоданы в гардеробной, простукивают сверху донизу все шкафы, снимают заднюю панель телевизора, приподнимают картины на стенах: нет ли за ними ниши, разбирают кожухи ставень-ролетт, лезут во внутренности холодильника, засовывают голову в духовку газовой плиты. Привычно и умело — как-никак несколько сотен обысков за плечами — прощупывают, обнюхивают квартиру; им известны не только обычные тайники: они поднимают даже скрипящие паркетины. Внимательные профессора сыска; если они не найдут то, что ищут, это будет их личное поражение. Вполглаза они постоянно держат меня в поле зрения: в какой момент их сонливой деятельности мои зрачки замрут настороженно? Взгляд их в поиске, каждая пядь стены интригует; они ждут прилива вдохновения. Я сеял, они собирают урожай; я прячу, они ищут; то, что мое, оно и их тоже. Словно овца, я отращиваю свою шерсть, они снова и снова меня стригут. Коробочку с микрофильмами им не найти, но оставшихся у меня записей они набирают целый мешок. Прежде всего они высыпали на пол содержимое шкафов, теперь наводят за собой порядок: меня они увезут, но квартиру переворачивать вверх дном запрещается. В холодильнике стоит бутылка вина; «Составите мне компанию?» Один молодой офицер кивает, остальные отказываются и смущенно косятся на своего товарища. Стражи госкультуры, обреченные творить правосудие, они сами решают, что правда, что нет; говорить с ними можно только на их языке. Если бы неестественно было, что они спокойно роются в моих вещах, — это как раз и было бы противоестественно. Они горды тем, что у них даже мотива нет заметить что-то такое, что сулило бы им неприятности. Зато им прекрасно известна свойственная их клиентам инстинктивная потребность выталкивать из себя мысли — так курица не может не нести яйца — и, посягая на святость закона, вновь и вновь сообщать эти мысли другим. Сейчас они собирают следы моих пагубных пристрастий, которые могут быть квалифицированы в категориях уголовного права; они жаждут получить за это денежное вознаграждение и выложить свою охотничью добычу в мешке на стол шефа.