Соучастник

Я загляделся на рыжеволосую, с подчеркнуто высокой грудью горничную. Матушка, которая терпеть не может дешевых духов, заставляет ее душиться французским парфюмом. «Изволите что-нибудь приказать, молодой барин?» — почувствовав на себе мой взгляд, поворачивается ко мне девушка; она обращается ко мне на «вы», я к ней — на «ты». Конечно, я бы изволил ей приказать, чтобы она ела жаркое, сидя рядом со мной, а не подъедала остатки на кухне. Но всем это показалось бы такой несуразностью, что я предпочитаю лишь помотать головой: дескать, нет, ничего. А вечером, после десяти, стучусь к ней, в чердачную комнатенку с застоявшимся там кисловатым запахом. «Нет, пока нельзя, — кричит она, — я переодеваюсь». Я закрываю за собой дверь и прошу разрешения поцеловать ее. В ее улыбке — никакой радости; она лучше, чем я, знает, что произойдет дальше. Сунув руку в разрез ночной сорочки, она обслуживает меня, подставляя грудь. На третий день, вечером, она приносит мне в комнату чай, минуту стоит в ожидании. Передо мной — раскрытая книга, «Под сенью девушек в цвету»; я благодарю за чай; нет, больше ничего не нужно. Она молча закрывает за собой дверь. Два года спустя постучался к ней и Дани. Горничная отослала его прочь. Дани стоял там целый час, пока, наконец, из двери не высунулась рука и не втащила его внутрь. С началом учебы, осенью, они вместе уехали в Будапешт и на деньги, что отец посылал Дани, сняли жилье. В один прекрасный день эта рыжеволосая, пышногрудая девушка сошлась с барабанщиком из оркестра. Они пригласили Дани на свадьбу; он явился в церковь, остриженный наголо, и там упал в обморок.

13

Когда я входил в комнату, мои глаза сфотографировали ее. Теперь я ставлю стул на место, под тем же углом, под каким он стоял раньше. Новую книгу заталкиваю в узкую щель на полке, откуда взял. Содержимое пепельницы высыпаю в унитаз; упрямые окурки всплывают, мне приходится дважды спускать воду. Я открыл было холодильник — но тут рука моя замерла. Водка, томатный сок. Ну и что? Я ведь — в чужой квартире! Сначала нужно решить, дома ли я. В общем, я лишь выпил стакан воды. Я мог бы съесть, прежде чем уйду, все, что лежит в холодильнике, прочесть все книги, исписать все запасы бумаги, исцеловать эти, немного уже усталые, рот и лоб, чей милый, привычный запах — вовсе не от косметики. Мы уменьшаемся, мы идем вниз, родная. Не такое уж это огромное горе, что нас уже не манят яркие многочисленные пустышки, к которым мы так тянулись в молодости. Когда-нибудь, когда я выйду из сумасшедшего дома, ты обязательно присоединишься ко мне на брегах царства тишины. Но время, отведенное мне на овладение мудростью, пока не прошло, я еще не всему, чему следует, научился, живя среди психов. Когда-нибудь я в достаточной мере созрею, чтобы чувствовать себя в этом городе, как в своей тарелке; вот тогда мы опять будем вместе. А пока тебе лучше не знать обо мне ничего; кого нет, на того не нужно тратить душевные силы. Я провожу ладонью по твоим блузкам, вдыхаю запах твоего купального халата. Возле твоей постели — целая труда книг: тебе всюду надо сунуть свой носик. Пока считай, что ты можешь жить с этим парнем; он тебе надоест, когда ты устанешь радоваться тому, что ты сильнее. Ты потому связана со мной бесповоротно, что я способен сейчас уйти даже отсюда.