Соучастники

Сильвия посмотрела на меня и широко улыбнулась. Может, она и не заметила упущения.

У меня навернулись слезы, но это не были слезы радости. Что же, по меньшей мере окружающие могли перепутать.

Осматривая столик, я встретилась глазами с Эриком.

– Поздравляю, – сказал он, хлопая. Но в его понимающем взгляде я усмотрела толику жалости.

Глава 47

Переноситься из того вечера десять лет назад, от ажиотажа и возбуждения “Золотых глобусов”, от поздравлений и обожания, которые там были везде, в мою тихую квартиру в Бруклине, кажется какой-то несуразицей. Том Галлагер смотрит на меня с моего дивана; ни он ничего не говорит, ни я.

За окном село солнце. Мы сидим в сгущающихся сумерках, и, чтобы переменить атмосферу, я включаю лампу. Мы щуримся от внезапной вспышки искусственного света.

Я понимаю, что у меня на глазах слезы, и, потупившись, вытираю их.

Стыд – по-прежнему самое сильное чувство из тех, что я сейчас испытываю. Стыд от того, что, в конце концов, такую важную роль во всем этом играло мое самолюбие.

Если бы Зандер назвал меня в своей речи на “Золотых глобусах”, почувствовала бы я, что на самом деле что-то значу? Продолжила бы я работать на него с Хьюго, покрывала бы их все более отвратительное поведение, мирилась бы с этим ради возможности самой оказаться в центре внимания, обессмертить свое собственное имя на экране, на очередной афише, в очередной статье в “Вэрайети”?

Интересно, каким бы человеком я сейчас была – тридцатидевятилетняя Сара Лай, живущая в Лос-Анджелесе, каждый день ездящая на работу из своего дома в Хиллз, на ее страничке на IMDB – внушительный перечень продюсерских заслуг, каждый вечер – приглашения на показы и вечеринки, вероятно, замужем за кем-нибудь из киноиндустрии… И, возможно, при этом все равно несчастная. Полая.

– Есть ли у вас ощущение, что… поскольку Зандер в своей речи вас не поблагодарил, вы как будто оказались за бортом?

– Я все время была за бортом, с самого начала, – говорю я не без обиды. – Ничего такого у меня в ДНК нет, чтобы меня там за свою держали.

Том кивает и записывает что-то в блокнот.

– Слушайте, я понимаю, что все это кажется ужасно мелочным. Это мелочно и есть. Что-то я очень сомневаюсь, что еще хоть одна живая душа сидит сейчас и разбирает речь Зандера Шульца на “Золотых глобусах” десятилетней давности.

– Но тогда у вас не было ощущения, что это мелочно, – говорит Том.

– Нет, ощущение было такое, как будто меня пырнули ножом в сердце. Как будто все, что я сделала для Зандера и этого сценария, для компании – как будто весь мой вклад стерли, в упор не заметили. Вот это было хуже всего.

Объективно – не хуже того, что Хьюго пытался со мной сделать на своей вечеринке. Но с Хьюго я не работала несколько лет, а с Зандером работала. Этого фильма вообще могло бы не быть, не доведи я сценарий до ума. А он, стоя на этой сцене, когда на него глазел весь Голливуд, даже не подумал приткнуть мое имя – всего-то три гласных, господи, – в целый список людей, которых ему нужно было поблагодарить.

Он даже Грету поблагодарил, модель, которую тогда трахал, – с которой до того встречался всего восемь месяцев и которую через неделю после “Глобусов” быстренько бросил.

– На самом деле нет, – исправляюсь я. – Хуже всего было не это. Хуже всего было то, что это так много для меня значило – упомянет он меня в своей речи или нет. Человек получше сумел бы просто… быть выше всего этого, да?

Задавая этот вопрос, я смотрю Тому прямо в глаза и вдруг чувствую, что как-то освобождаюсь. Мне больше нечего скрывать.

– Я же ничем их не лучше, да?

Я формулирую это так, словно прошу некоего подтверждения, но Том медленно качает головой.

– Ну, самолюбие есть у всех. Но вы к себе слишком строги.

Я молча осознаю эти слова, позволяю себе им поверить.

– Значит, после “Глобусов” вы ушли из “Конквеста”?

– После всего, что я сделала для него, Хьюго, Сильвии… Это стало последней каплей. Но я не по своей воле оттуда сбежала, – признаю я.

Я проваландалась до конца “Глобусов”, притворялась, что на седьмом небе от счастья, еще много выпила, отделалась от ухаживаний Эрика, который в итоге нашел кого-то посговорчивее, чтобы увести домой. И как-то так вышло, что около шести утра я оказалась пьяной в хлам, несчастной, на каких-то отходняках на вечеринке в гостях у кого-то, кого даже не знала. Я в одиночестве мерзла возле бассейна – и в ужасе поняла, что у меня на шее и пальцах на двадцать две тысячи долларов одолженных украшений.

– И что же было потом?

– Думаете, я сбежала с драгоценностями? – спрашиваю я с каменным лицом. – Что у нас тут, какое-то кино о краже?

Мы хихикаем.

– Наверное, так и надо было поступить. Одолженные украшения были записаны на номер Хьюго, и я с превеликим удовольствием устроила бы ему неприятностей.

Чудесным образом дизайнерское платье, в котором я сидела у всеми покинутого бассейна на излете той январской ночи, осталось целехоньким. Ни одной блестки не отвалилось, никто не наступил на изумрудно-зеленый шелк и ничего на него не пролил.