Сова летит на север

Послышался хрустальный звон. Хармид чиркнул огнивом. Вокруг вздымались скалы — оранжевые, белые, зеленые… Увидев перед собой заросли из закрученных в спираль прозрачных трубочек, он вытащил ксифос. Так и прокладывал дорогу, размахивая мечом, при этом во все стороны летели осколки сталагмитового леса.

Поменялись местами, теперь первым шел Памфил. Внезапно пол стал ровным и гладким.

— Смотри, осторожно, — предупредил Хармид. — Здесь может быть подземное озеро.

Памфил не успел ответить. Раздался плеск, и он с криком полетел вниз. От рывка аркана Хармид упал, поехал вперед, но успел ухватиться за натечную пирамиду. Сзади ойкнула язаматка.

Стиснув зубы, упираясь ногами в наросты, иларх вытягивал друга. Памфил подполз, уткнулся лицом в грудь. Хармид прижал к себе его голову, ждал, пока тот перестанет безнадежно всхлипывать.

— Там каскадные плотины, — прохрипел Памфил. — Можно спускаться с одной на другую, но это путь в Гадес[191].

— Ничего, сейчас вниз, а потом наверх. Ты отдыхай, я пойду.

— Куда? — язаматка уцепилась за рукав. — Не пущу!

Хармид обнял ее, поцеловал. Подождал, пока она успокоится. Протянул горящую ветку:

— Вот… последняя.

Она отодвинула его руку:

— Забирай, тебе нужней… Мы дождемся.

Измученные, продрогшие, Памфил и Быстрая Рыбка смотрели, как маленький светлячок медленно затухает среди скал.

Хармид спускался с террасы на террасу, шлепая по холодной воде. Он понимал, что это путь в один конец, сил на обратный подъем не останется. В паху болело — рана снова кровоточила.

Иларх грустно усмехнулся — так бесславно умереть он не рассчитывал. Мысленно вознес хвалу Аполлону Боэдромию за короткую, но интересную жизнь, в которой было все, что нужно мужчине, — и упоение схваткой, и восторг победы, и любовь женщин… Лишения не в счет — без них никак, так устроили боги.

На дне впадины Хармид отдышался, осторожно достал из-за голенища сапога кусочек пакли. Замерзшими непослушными пальцами расправил на камне. Положил сверху оставшийся от ветки уголек, подул. Смотрел в последний раз на огонь, словно прощаясь с белым светом.

Внезапно язычок заколебался.

Прежде чем пламя потухло, Хармид уже знал, в какую сторону идти.

— Памфил! Рыбка! — заорал он. — Сюда! Ко мне!

Эхо прокатилось по пещере, переполошив подземных обитателей.

Когда из глубины подземелья донесся ответный крик, иларх двинулся вперед. Теперь приходилось ощупывать стены руками. Начался подъем — трудный, скользкий. Хармид съезжал, поднимался, снова карабкался по каскадам. Протиснулся в узкий лаз, пополз. Задеревеневшая одежда мешала двигаться, ладони горели, будто обсыпанные перцем и солью.

Еще немного, еще вперед, рукой, ногой… Он поднял голову и увидел впереди светлое пятно. Зарычав от злости и нетерпения, пошел на четвереньках.

Раздвинул ветки кизильника, не обращая внимания на завесу из паутины.

И зажмурился от яркого солнца.

Приоткрыв глаза, наслаждался синевой, бьющей сверху — с неба и снизу — от моря.

2

Наступили Скирофории[192].

Праздник начался торжественным шествием к алтарю Афины Сотейры. Процессию возглавляли первые люди Пантикапея: Перикл, Спарток, архонты, стратеги, главы коллегий. Жрецы и жрицы сгрудились под большим белым зонтом, символизирующим защиту посевов от солнцепека. Так и шли — веселой гурьбой, прижимаясь друг к другу и отпуская по этому поводу шутки. Следом, словно паря над землей, семенили одетые в тончайшие льняные хитоны элевтеры Афродиты Апатуры.

Девочки-аррефоры старательно вытягивали руки с зажатыми в них дарами Афине: невесомыми платками из косского шелка, полупрозрачными платьями с острова Аморгос, изысканными костяными гребнями и сосудами для благовоний.

Юные помощницы пекаря бережно несли лотки со свежевыпеченными хлебами, а взрослые девушки из лучших семей города, выполняющие роль канефор[193] Деметры, водрузили на головы ритуальные корзины.

Периклу доверили диоскодий — шкуру барана, заколотого на алтаре Зевса ради спасения урожая от божьего гнева. Первый стратег позаботился, чтобы моряки раздали горожанам статуэтки Афины Партенос, которые в большом количестве хранились в трюме флагмана.

Пантикапейцы и гости города приготовили в дар богине подарки: килики, лекифы[194] и ойнохои с ее именем, а также расписные ольпы[195], на которых изображались мифологические сюжеты. Многие украсили пальцы бронзовыми и золотыми перстнями с геммами в виде головы Афины или Горгоны Медузы — ее символа.

После торжественного жертвоприношения и возлияния под звуки спондеической музыки[196] процессия отправилась на стадион, где все было готово для проведения агонов.

Перикл со Спартоком и магистратами уселись на скамью для почетных гостей — сразу за бортиком арены. Для афинянина суета праздника была привычным делом, он насмотрелся на всенародные торжества в Элладе. Одрис с интересом вертел головой, наблюдая, как горожане, одетые в дорогие гиматии, рассаживаются на трибунах. Он сразу отметил, что среди зрителей нет женщин.