Сова летит на север

Сколот осмотрелся. Слева, насколько хватало взгляда, лагуны сменялись скалистыми мысами. Облака грязно-белой шапкой закрывали вершины. Далеко на горизонте каменная громада приникла к морю, словно опустившийся на лапы медведь.

Справа картина повторялась, с одной только разницей — небо светилось прозрачной чистотой.

Нет, к морю он больше не сунется. Хватит с него и песка, и соленой воды, и кишащего таврами берега. Пусть их в горах не меньше, но там он найдет кров, пищу, всегда сможет спрятаться, неожиданно напасть. Да и идти можно днем.

Оборванный, грязный, Орпата двое суток брел по горам. Ночевал, накрывшись еловыми ветками, или забирался в дупло. Несколько раз пришлось прятаться от охотников. Ел что придется: собирал личинки, выкапывал съедобные корни, бил самодельной острогой в ручьях форель…

Наконец вышел в широкую, покрытую буковыми рощами яйлу[230]. Нападать на отары он опасался из-за собак, зато ночью выкупался в речке и выстирал одежду. Потом залез в пустой шалаш, где нашел кремень с кресалом. Теперь у него был огонь.

Горную долину пришлось обходить лесом, чтобы не напороться на тавров.

Еще через двое суток он сидел на склоне гряды, откуда хорошо просматривались море и городские постройки на дальнем берегу извилистой бухты. Белые паруса кораблей с разноцветными флажками на мачтах придавали гавани праздничный вид.

Орпата достал амулет, который ему подарила Быстрая Рыбка. Погладил пальцами вырезанное по кости изображение: богиня в халате с длинными рукавами и остроконечном колпаке в одной руке держит растение, а другую поднесла ко рту. На кол насажен лошадиный череп.

Что ждет его в Херсонесе?.. Когда теперь он увидит мать, родные степи, и увидит ли? Сможет ли простить себя за то, что не спас тогда язаматку, дав волю гневу? Простит ли его богиня, он ведь так и не принес ей человеческую жертву.

Орпата пробормотал: "На все воля Табити… Апи".

Затем начал спускаться к виноградникам.

5

В конце скирофориона, после того как объединенные войска боспорских полисов заняли Фанагорию, Спарток предложил Миртии выйти за него замуж. Конечно, элевтера согласилась. Она просто не чувствовала под собой ног от счастья.

Оба знали, что у одриса во Фракии остались жена и сын, но Спарток не захотел это обсуждать, сказав лишь, что женился по фракийским обычаям, которые не приняты на Боспоре.

Филопатра ходила довольная и умиротворенная: все-таки ее замысел удался, так что теперь о будущем фиаса Афродиты можно не беспокоиться. Лучше бы, конечно, дождаться гамелиона[231], когда на Боспоре принято справлять свадьбы, но народная мудрость гласит, что железо надо ковать, пока горячо.

После смерти подлой Хрисарии лидерство среди религиозной общественности Пантикапея перешло к Филопатре. Разумеется, фиас Аполлона Врача занимал в городе главенствующее положение, все-таки его отец — Спарток — носил тиару синагога самой мощной и влиятельной амфиктионии на Боспоре.

Но он был мужчиной, а она — женщиной, к тому же мудрой и опытной, то есть непревзойденным творцом и исполнителем изощренных политических комбинаций.

Из экономии, чтобы не украшать город дважды, Спарток решил совместить свадьбу с Малыми Панафинеями[232]. Филопатра согласилась, понимая, что деньги лучше потратить на восстановление разоренных городов — Фанагории, Китея и Парфения. Тем более что эти дни как раз приходятся на полнолуние, поэтому будут благоприятными для свадебной церемонии.

До праздника оставался всего месяц. За это время предстояло закупить все необходимое, а также подготовиться к атлетическим и музыкальным агонам. С хоры потянулись повозки с зерном, в гавань заходили лембы, груженные маслом для светильников, ритуальной утварью, благовониями. Отары овец и стада комолых[233] боспорских быков поднимали на дорогах пыль, направляясь в Пантикапей.

Простые люди запасали дары по средствам: вязанки дров из белого тополя, миниатюрные глиняные алтарики, домотканые коврики. Женщины ссыпали из амфор в жернова хранимую до особого случая пшеницу лучшего сорта, чтобы намолоть муки для печенья.

Зажиточные горожане заказывали у ремесленников бронзовые изображения бычьего черепа, парадное оружие, покупали у ювелиров серебряные статуэтки Афины, чаши и треножники с выбитыми на них именами дарителей, золотые венки, ожерелья, пояса…

Каменщики нарубили плит из гранита, песчаника, ракушечника, даже из привозного мрамора, и теперь не знали, как отбиться от желающих заказать стелу с дарственной надписью Афине или посвятительным рельефом. Статуи богини ждали в пастадах скульпторов своих покупателей.

Гончары сбились с ног, таская из ям глину для изготовления ваз и сосудов для возлияний. Один такой праздник мог прокормить семью в течение нескольких месяцев, поэтому работали все, включая стариков и детей.

Наступил день рождения Афины.

Снова с окраин города потянулись к акрополю толпы горожан. Снова звучали музыка, гимны, сотни людей отплясывали на вымостке. В толпе были даже всадники и конные колесницы.