Сова летит на север

Уложив Токсиса под деревом, сучья которого унизывали разноцветные кусочки ткани, Орпата приступил к сооружению шалаша. Когда убежище было готово, он затащил друга внутрь.

Стрела вошла под ребра, но, кажется, не задела легкое. Пока Токсис, рыча, грыз обломок ветки, Орпата вспорол рану и вынул наконечник стрелы. Потом накрыл раненого дохой, а сам принялся готовиться к обряду: наломал буковых веток, нарезал тонких полос из коры тамариска.

Разрубив лошадиную ляжку на куски, сложил в мешок и подвесил на сук. Лошадь, конечно, – серьезная потеря, но ее смерть решала проблему с жертвенным мясом.

Из шалаша донесся стон Токсиса.

«На все ее воля, – подумал Орпата. – Табити великодушна, справедлива, всемогуща. Она любит нас, своих детей…»

Он осторожно расковырял каменистый грунт акинаком, чтобы извлечь из-под идола завернутый в промасленную тряпку арибалл[41]. В шалаше выдернул из сосуда пробку, зачерпнул густую мазь пальцами. Вдохнул резковатый, но приятный запах – ядреная! – отец сделал из трав и кореньев.

Намазав другу рану, залепил подорожником.

Вскоре Токсис заснул, задышал ровно.

Ночью разразилась гроза.

Хррр! Снаружи раздался жуткий треск, и в шалаш сквозь ветки ударил яркий свет. Орпата вскочил. На лице Табити играли отблески зарниц, отчего казалось, что она зловеще улыбается. Священная расселина дымилась, а вокруг разливалось розоватое сияние.

Он снова улегся, не спуская глаз с капища. Если богине угодно так проявлять свою мощь – пусть, жреца лишь охватывает благоговение.

На рассвете Орпата приступил к обряду.

Первым делом разжег священный костер возле идола Табити. Вскоре по склону пополз запах жареной конины. Он не боялся, что тавры заметят дым: в таком тумане его не видно. Куски мяса разложил на жертвенных валунах. Затем сунул в огонь буковые прутья. Сделав надрез на ладони, размазал кровь по лицу богини. Поцеловал холодный серый камень.

Пробормотал:

– Прости, что в этот раз без человеческой жертвы. Ты знаешь, мы еле ушли. Но я обещаю вернуться и принести то, что питает твое чрево.

Он уселся на землю. Начал наматывать кору на пальцы, бормоча вполголоса гимны. Сгибал и разгибал полоски, раскладывал их на ладонях, снова наматывал. Потом упал лицом вниз, вытянув руки перед собой.

Наконец, поднялся.

Глава 1

Год архонта Феодора, весна

Афины, Боспор

1

Первый стратег Перикл возвращался из Мунихия усталым, но довольным. Утром он объехал причалы вместе с пританами[42]: расспрашивал моряков, осматривал только что спущенные на воду триеры[43], заглянул в эмпорий[44], чтобы проверить качество закупленного для флота зерна.

Потом участвовал в открытии Антестерий – весеннего праздника цветов и винных застолий в честь Диониса. Лично возложил венок к вырубленному в скалах алтарю божества и вышиб пробку из бочки с ритуальным вином.

После освящения кораблей, конкурса хорегов в театре, а также совместной трапезы со жрецами и знатью, заметно отяжелевший политик отправился домой. Лишь пообещал эпимелетам[45] прислать горшки с вареными овощами для жертвоприношения Гермесу в последний день торжеств – день памяти мертвых.

Перикл считал, что пожилому человеку не место среди ряженых на массовой ночной пьянке. Прошли те времена, когда он не вылезал с дружеских пирушек. Теперь ему были милее тихие вечера наедине с молодой женой – милетянкой Аспасией.

Он представил себе: оба сидят в саду, слушая соловья, она обнимает его за плечи, ее ладонь в его ладони, ноги приятно обдувает теплый воздух жаровни – и улыбнулся.

«А как она читает Гомера! Ммм…»

Чтобы сократить путь, Первый стратег решил скакать вдоль Фалерской стены. Он не заглядывал на пустошь уже лет пять. Делать здесь, в общем-то, нечего. Земля за рекой Кефис арендуется владельцами эргастериев[46], поэтому среди вонючих куч из раковин морских моллюсков и выкопанных гончарами глубоких глиняных ям не так-то просто проехать.

Стена явно видала виды: кое-где кирпичи раскрошились, обнажив прорехи, по осыпям карабкались кусты красного вереска. Над заваленной черепками и глиняной крошкой землей стелилась дымка – ремесленники жгли мусор.

Впереди послышались крики: похоже, шумела разгоряченная толпа. Перикл послал вестового узнать, в чем дело.

Вернувшись, тот доложил:

– Будет драка. Перед праздниками стража Пирея прочесала Мунихий и поймала десяток беглых рабов. Эпимелеты разрешили продать их делосским работорговцам, а те, недолго думая, устроили бои без правил.

– Да? – Перикл удивился. – Едем туда, надо посмотреть.

Отряд направился сквозь едкий дым за вестовым. Возле окруженного людьми загона для овец гарью пахло меньше. Горожане бесновались в предвкушении бойни: орали, толкались, потрясали кулаками. После взаимных оскорблений вспыхивали пьяные потасовки, но делосцы умело разнимали драчунов.