Совдетство 2. Пионерская ночь

…Придумывая на ходу семнадцатый подвиг, я рассказывал пацанам про то, как Ыня на ковре-самолете устремился за Фантомасом, угнавшим истребитель последней модели. Злодей оглядывался и злорадствовал, издавая известный всему Советскому Союзу утробный смех: «Хэ-хэ-хэ!» Но он не знал: если три раза топнуть по ковру-самолету, дунуть-плюнуть и громко сказать: «Но-о, залетный!», он сразу же переходит на сверхзвуковую скорость. Ыня спрятал верного Комара-пискуна в боковой карман, чтобы не сдуло встречным потоком воздуха, и…

Но тут в дверь тихо постучали. Я на всякий случай замолчал. Стало слышно, как в тишине поскрипывают половицы, словно возвращая шаги, накопленные за день.

– Тихо! – скомандовал Жаринов. – Голубь, наверное, проверяет. Тяпнул стакан и прибежал позырить. Хитрый, сволочь…

– Не похоже… – засомневался Пферд.

– Зассыхин, узнай!

Засухин покорно встал, прошлепал босиком по полу, осторожно выглянул за дверь и скрылся в прихожей. В лунном свете его темный силуэт был словно очерчен серебристой каймой.

– Ну, что там? – раздраженно спросил тираннозавр.

– Почта! От девчонок!

Все встрепенулись, а некоторые даже вскочили с кроватей. Засухин вернулся в палату, неся перед собой осторожно, как тарелку горячего супа, набитую записками «нопасаранку».

– Ого! Давай сюда! – приказал Аркашка.

В почту мы играли с девчонками нечасто. Занятие это увлекательное, даже захватывающее, но для него требуется особое настроение, насмешливо-грустно-мечтательное, что ли… Чаще всего переписку затевали, когда наползал долгий шуршащий дождь, тропинки размокали, футбольное поле покрывалось лужами, пахло влажной зеленью, с глянцевых листьев падали частые капли, а бабочки залетали в палату, чтобы переждать ненастье… Нас загоняли в корпуса, вовлекали в развивающие игры, втравливали в разные диспуты с очевидными выводами – ученье свет, а невежество – тьма. Или мелкими перебежками вели в клуб на какую-нибудь репетицию. Могли даже внеплановый фильм показать!

Переписку всегда начинают почему-то девчонки, женщины вообще любят выпытывать чужие чувства и мысли. «Как ты ко мне относишься?» Да если бы люди говорили друг другу всю правду про то, как кто к кому относится, началось бы сплошное безобразие – супруги развелись бы, а старые друзья перессорились. У нас есть дальние родственники – дядя Петя и тетя Зоя, которая, как выпьет рюмку, так начинает выпытывать у окружающих, что они о ней на самом деле думают. Только не врите! Но если кто-нибудь скажет ей честно, например, про новую прическу цвета рыжей мастики для паркета, она сразу впадает в истерику, выскакивает из-за праздничного стола и убегает в ночь, даже не попробовав утку с яблоками, а дядя Петя, на ходу обгладывая крылышко, бросается вслед за ней с воплем: «Зая, не делай глупостей!» Ну, и кому нужна такая правда?

Письма от девчонок – это вчетверо сложенные тетрадные листки, на которых остается еще много места для ответа и даже для целой переписки. На каждом послании есть адрес, например «П-5», что означает: правый ряд, пятая кровать от двери. Или Л-7 – левый ряд, седьмая койка. Наверняка у девчонок есть план нашей палаты, и там указано, кто где спит. Гадом буду, в самом начале смены они его составили, шпионки!

При свете фонарика, толкаясь и перешептываясь, пацаны стали разбирать почту, точнее, искать первым делом весточку для Жаринова, а тот ждал, нетерпеливо раздувая ноздри. Однажды ему никто не написал, и он от злости отдубасил Ренатку, которому пришли сразу три послания от татарской родни. На этот раз, к счастью, обошлось.

– Вот Л-12! – Засухин отдал тирану свернутый вчетверо тетрадный листок.

– Ты руки мыл?

– Мыл.

– То-то!

Судя по тому, что среди «адресов» оказались П-1 – кровать Козловского, опустевшая несколько дней назад, и Л-8 – койка Ивеншева, увезенного домой со сломанной рукой еще в середине смены, писульки отправлялись наобум, по схеме, чтобы просто подурачиться. Кто же в почту на полном серьезе играет? Я толкнул в бок затихшего Лемешева.

– Паш, тебе телеграмма!

– Меня нет дома, – ответил он из-под одеяла.

Письмо с моим адресом П-2 было сложено не так, как остальные, а почему-то фронтовым треугольником. Странно!

– Читаем вслух! – приказал Аркашка, заглянув в свою цедулю и сморщившись.

Со стороны это, наверное, выглядело странно: сбившись в кучу, сблизив головы, освещая прыгающим желтым лучом шуршащие листочки, мы читали послания и хохотали, подзадоривая друг друга. По стенам метались наши изломанные тени.

– Лемеш, слушай, что тебе написали, – заржал Жаринов:

Гулять мы будем при луне,
В любви признаешься ты мне!

– Будешь отвечать?

Пашка не отозвался.

– Бокова сочинила! – со знанием дела заметил Папик. – Больше некому.

– И мне тоже в стихах, – гордо сообщил Засухин:

Зачем, зачем вы удалились?
Пошли гулять и провалились!

– В сортир! – заржал тираннозавр и дал бедняги звонкий подзатыльник. – Пферд, а у тебя что?

– У меня то же самое, – попытался увильнуть Борька.