Совдетство 2. Пионерская ночь

Перед тем как обойти завал по еле видимой тропинке, Жоржик посмотрел на солнце, мутно желтевшее в дымном тумане, словно лампочка сквозь чад подгоревшего масла на нашей коммунальной кухне. Дед старался запомнить, с какой стороны оно светит, чтобы не заблудиться. Но мы все равно заплутали, а когда вышли на просеку, опытный Жоржик даже растерялся. По расчетам, мы должны были перейти мостик через Дальний Ручий, но ни того, ни другого не сыскали.

– Если бы высох, русло осталось бы… – пожимал он плечами.

А тут еще, как на зло, небо впервые за две недели заволокло тучами, и солнце окончательно скрылось.

– Едрить твою налево! – сам на себя рассердился дед, сел на пенек и вынул из кармана янтарный мундштук.

– Ты, Жоржик, не нервничай, тебе нельзя! – попросила бабушка.

– Да я и не нервничаю совсем. – Он не сразу попал сигаретой в закопченное отверстие. – Чудно как-то! На войне из любой чащи людей куда надо выводил, а тут в своем лесу заплутал. Точно леший меня водит…

– Лешие и русалки только в сказках бывают, – заметил я.

– Если бы… Ладно, сейчас соображу… – он закурил свои крепчайшие махорочные, от них на лету гибли даже лютые волжские комары, которых не отпугивал одеколон «Гвоздика».

Наша хозяйка тетя Шура иной раз просила деда почадить у нее в комнате на ночь глядя, чтобы во сне эти летающие крокодилы не заели насмерть. Но самое лучшее средство против кровососов: раскалить на керосинке сковороду и бросить на нее несколько веточек можжевельника – скоро повалит такой едкий дым, что всем станет скверно, даже комарам.

– Надо выходить к Волге, – озираясь, сказал Жоржик.

– А Волга-то где? – вздохнула бабушка. – И что мне дома не сиделось?

– Нюра, не серчай! Сейчас услышим… – Он растер дублеными ладонями окурок, так чтобы ни искорки не осталось, потом приложил желтый от табака палец к губам, а вторую ладонь приставил к уху вроде локатора. – Т-с-с!

Минут пять, затаив дыхание, мы слушали лесную тишину, сотканную из птичьего щебета, шума шевелящихся крон, скрипа качающихся стволов, жужжанья шмелей, тонкого стона комаров, стрекота кузнечиков и цикад… И вдруг издалека донесся хриплый долгий гудок теплохода.

– Ага! – Жоржик ткнул пальцем в воздух. – Туда!

– Нет, – покачала головой бабушка и кивнула в противоположном направлении.

– А ты откуда слышал? – спросил дед меня. – У тебя ушки-то помоложе…

Я нахмурился, соображая, и указал в третью сторону.

– М-да, Лебедь, Рак и Щука. Сидим – слушаем…

Еще несколько раз до нас докатывались короткие и длинные гудки. Наконец все трое сошлись в мнениях, указав в одну сторону, туда и направились. Сначала пробирались сквозь чащу, обходя упавшие деревья и вздыбленные корневища, которые словно бы открывали секретные проходы вглубь земли, затянутые густой паутиной.

Внезапно сбоку раздался страшный треск, и я с изумлением увидел, как от земли вверх взметнулась раскидистая коряга и по воздуху со страшным шумом помчалась прочь, ломая ракитник.

– Тихо! Лось! – схватил нас за руки Жоржик. – Не шевелитесь! Не дай бог с телком.

– С лосенком… – поправил я.

– Т-с-с!

Дождавшись, когда затихнет треск валежника, мы двинулись дальше и набрели на тропинку. Вскоре лес поредел, посветлел, появились нежно-зеленые заросли сошедшей черники и голубые кусты гонобобеля тоже без ягод, а потом нам попалась целая поляна отцветших ландышей. В мае здесь было, наверное, белым-бело, как зимой! Вскоре мы вышли на опушку, поросшую молодыми березами, орешником, лиловым иван-чаем, желтым зверобоем и лохматой кремовой таволгой. Удивили огромные лопухи. Если бы такие росли на необитаемом острове, куда вынесло Робинзона Крузо, ему не пришлось бы мастерить себе зонтик от тропического солнца. А еще меня поразил муравейник высотой под два метра, от него шел звук, напоминающий шелест линии высокого напряжения, но издавали его миллионы торопящихся насекомых.

13

– А это что еще за деревья? – спросил я, показывая на высокие, коряво раскинувшиеся кроны с мелкими зелеными плодами.

– Яблони, – глухо ответил Жоржик.

– А вон и вишни! – Бабушка показала на долговязые кусты, росшие почему-то кругом и усыпанные крупными красными ягодами.

– Вишни в лесу? – засомневался я.

– Мать честная! Это же мои Шатрищи! – охнул Жоржик.

Он сел прямо на песчаный бугорок, хотел закурить, но уронил сигарету.

– Ну, здравствуй, родина ты моя… – прослезился дед, ломая одну спичку за другой. – Вон там был наш дом! – Он показал на две яблони, стоявшие по пояс в крапиве. – А вон там, через улицу, Анна Самсоновна проживала. Там – Козловы. Там – Коршеевы. Там – Сорокины. А вон в том колодце Петюня утонул. Ты, Юрочка, тут осторожнее ходи! Срубы-то сгнили, оступишься – не достанем. А вон там рубленая часовня стояла. Поп на требы из Пухлемы приезжал… – Жоржик кивнул на холмик, заросший иван-чаем. – А там за вишней Захаровы всей семьей угорели, семь душ. Один хозяин Родька-пьяница уцелел. Пришел домой вдрабадан, наскандалил, жена Стеша его проспаться на двор выгнала. Вот как иной раз бывает… Очухался и больше никогда не пил…