Совдетство 2. Пионерская ночь

– Ладно, – сказала мать-кормилица, делая вид, будто уходит. – Беситесь, беситесь… Дети – хозяева лагеря. А я завтра позвоню в завком и срочно вызову сюда Ивана Григорьевича, Сергея Петровича, Ашота Ашотовича, Анатолия Пантелеевича, Марка Захаровича, нет, вместо Марка Захаровича я, пожалуй, вызову Лию Борисовну… По мере того, как произносились имена-отчества предков, «большая буза» стихала сама собой, безобразники тихо складывали оружие, то бишь подушки, покорно ложились в кровати, натягивая одеяла до подбородка и бессильно закрывая глаза, что означало полную капитуляцию.

– Так-то лучше, детки, – усмехнулась Анна Кондратьевна и, погасив свет, вышла из палаты.

7. Юрпалзай, Виталдон, Полпотовна, Стакан и другие

В нашем отряде обошлось без бузы: малы еще были, но зато мы переняли у беспризорников, попавших в Шкиду – школу имени Достоевского, другую отличную затею. Они там смешно переиначивали, сокращая, имена, отчества и фамилии учителей, в результате получались уморительные клички и прозвища: Константин Александрович Медников – Косталмед, Николай Викторович Сорокин – Никвиксор, Алексей Николаевич Попов – Алникпоп, Элла Андреевна Люмберг – Эланлюм.

Мы решили заняться тем же, только, как говорят по телику, «в конкретных исторических условиях». Идея (по секрету!) принадлежала мне, но Лемешев и Козловский горячо меня поддержали. Дело было так: в тихий час я, как обычно, развлекал ребят приключениями Виконтия Дображелонова. Вдруг в палату влетела воспитательница, тогда у нас была Полина Потаповна, бледная и вечно испуганная, так как ей постоянно снился один и тот же кошмар, будто у нее бесследно пропал пионер, и ее будут судить.

– Да плюнь ты на них! – имея в виду нас, успокаивал ее наш тогдашний вожатый Гарик, он вряд ли бы заметил, если бы у него вдруг исчез и весь отряд.

Так вот, в палату измученной тенью скользнула воспитательница и зашептала:

– Тише, ребятки! Умоляю! Анна Кондратьевна идет!

Мы прикинулись спящими. Это нетрудно, только не надо громко храпеть и чмокать губами для достоверности. Сквозь ресницы я видел, как вошла директриса, осмотрелась и сурово кивнула обомлевшей Полина Потаповне на шторы, там два «крокодильчика» выпустили из железных зубов верхний край материи. Потом начальница поморщилась при виде фантиков под кроватями.

– Мы все исправим, – лепетала, провожая директрису, наша страдалица. – Мы проведем субботник! Анна Кондратьевна…

– Не сомневаюсь, – холодно ответила та, покидая корпус.

И тут меня точно подбросило в кровати. Едва закрылась дверь, я проорал на всю палату:

– Анна Кондратьевна – А-на-кон-да!

– Точно! – подхватил Лемешев. – Двадцать копеек!

– Отпад! – обнял меня Козловский. – Ты мозг!

– Отлэ! – подтвердил Тигран.

– Анаконда? Кто это? – не въехал Жиртрест, настолько же тупой, насколько толстый.

– Дурак, анаконда – это разновидность удава. Ты телевизор смотришь? «Клуб кинопутешественников»?

– Мультики…

– Оно и заметно!

И тут на нас накатило вдохновение, не отпускавшее несколько дней. Полина Потаповна стала Полпотовной, кличка ей совсем не подходила, но зато про злодейства красного кхмера Пол Пота, отравленного идеями маоизма, постоянно твердили по радио. Старший вожатый Виталий Донченко превратился в Виталдона. Юру-артиста, Юрия Павловича Зайцева, переиначили в Юрпалзая, баянистку Таю из Китая, Таисию Васильевну Иконникову, окрестили Тайвасиком. Лысый Блондин, Матвей Игнатьевич, стал Мотыгой. Руководитель судомодельного кружка – Стас Канунников получил прозвище Стакан. Разными способами мы выведывали еще не известные нам фамилии и отчества сотрудников, чтобы сконструлить очередную кличку. Например, фамилию сторожа Семена Афанасьевича мы долго не могли узнать, так как он стеснялся ее из-за двусмысленности. Сами посудите, легко ли скромному человеку жить с фамилией Форсов, ведь «форсить» означает «воображать о себе невесть что»!

Воображала хвост поджала
От немецкого кинжала!

Но узнали-таки, когда, обнаружив ворота без охраны (старик отлучился на станцию за пивом для страдающего Стакана), Анаконда закричала на весь лагерь:

– Где этот Форсов? Я не позволю из детского учреждения проходной двор устраивать! Как появится, сразу же ко мне!

Так Семен Афанасьевич Форсов стал Семафором.

Тогда после первой смены я уехал на Волгу, но Козловский, которого предки законопатили в «Дружбе» до осени, написал мне на Волгу, что придуманные нами прозвища вышли за пределы четвертого отряда и блуждают теперь по всему лагерю. Более того, ими заразились взрослые, и он сам слышал через распахнутое окно, как Анаконда, отчитывая старшего вожатого за вялую бестолковость, в сердцах бросила ему в лицо:

– Да что с тобой разговаривать! Одно слово – Виталдон! Если бы не твой тесть, давно бы духу твоего здесь не было!