Совдетство. Узник пятого волнореза

Ветерок все же откинул край моего полотенца, и бедный карагёз под жгучим солнцем завялился, точно вобла. Я щедро предложил карася худой кормящей кошке, попавшейся нам по пути домой. Она понюхала и отказалась. Мы брели вдоль Сухумского шоссе. Жар от раскаленного асфальта чувствовался даже сквозь резиновые подошвы вьетнамок. От рельсов пахло расплавившейся смазкой. Я подумал о том, что братская Грузия, неотъемлемая часть нерушимого Советского Союза, вполне могла бы поделиться излишками солнца с прохладной Москвой, особенно осенью и зимой, а мы дадим им снега сколько захотят.

11. Красота требует жертв

– Ты чего ежишься? – спросила подозрительная тетя Валя, наливая мне супа, сваренного из тушенки с овощами.

– Соленая вода на спине высохла и кожу тянет… – объяснил я, уже догадываясь, что случилось.

– Смотри у меня!

– Когда рыба-то на столе будет? – поинтересовался дядя Юра. – Не покупать же! Видал, какого зверя ваш приятель загарпунил?

– Повезло. Сегодня ни одного лобана не видел, а зеленух я вам хоть ведро набью!

– Не надо! Лучше карасиков…

– Одной левой! А где Петр Агеевич? – я кивнул на пустую продавленную раскладушку под грецким орехом. – Проснулся?

Возле нее стояли пустые бутылки из-под минералки и валялась плоская коробочка от пирамидона с анальгином.

– Проснулся, – проворчала тетя Валя.

– Нашел себе комнату?

– Нашел, – еще неодобрительнее добавила она. – К Машико заселился. Вместо шахтера.

– Как? От них же моря не видно и удобства во дворе.

– Зато там есть кое-что другое! – Башашкин игриво кивнул в сторону дома Сундукянов, наполовину скрытого южными зарослями.

И только тут я услышал, что оттуда доносятся музыка, веселые голоса, женский смех. Хлопнуло откупоренное шампанское.

– Нашлась «сонька»?

– Нашлась.

– И где была?

– У Нельки. – Дядя Юра, вздохнув, налил себе в чашку компот из яблок-падалиц, попробовал и грустно произнес, посмотрев на меня: – Где же наша алыча?

– Порубили сгоряча! – почти сразу срифмовал я.

– Молодец! Поэтом будешь! Говорят, неплохо зарабатывают, если лесенкой пишут. Эх, надо теперь придавить часок-другой для пищеварения.

Мне тоже после еды хотелось полежать с книжкой, даже подремать: от долгого ныряния тело налилось усталостью, а кожу, особенно плечи, пощипывало, но так часто бывает после первого дня на солнце и в море, потом проходит и появляется неутолимая бодрость. Я вышел из виноградной беседки, не забыв по пути сунуть горбушку, пропитанную супом, Рексу, бессильно лежавшему в тени. Подношение он, конечно, принял, но поднял на меня безутешные карие глаза, укоряя за то, что его не взяли утром на море. Бедные существа собаки! Они или во всем зависят от кормящих хозяев, или же становятся бездомными, а значит, питаются объедками. Что лучше, сытое рабство или голодная свобода? Не знаю…

Проходя мимо избушки, я увидел на крыльце тетю Нелю. За год, что мы не виделись, она заметно располнела. Ее крашеные, стеклянного цвета, волосы были накручены на черные пластмассовые бигуди, отчего голова напоминала макушку робота, у которого радиолампы, заменяющие мозги, выведены для лучшей вентиляции наружу. В ресторан на работу она уходила совсем в другом, привлекательном виде: кудлатая прическа, румяные щеки, вишневые губы, черные брови вразлет, мохнатые ресницы… Сейчас же лицо у нее было какое-то серое, пористое, беззащитное, а глаза лысые. Мы тоже, чтобы привести в порядок наш запущенный пришкольный двор, раз в год, 22 апреля, в день рождения Ленина, выходим на субботник, а женщинам приходится это делать каждое утро!

– Здравствуйте Неля Изотовна! – вежливо поздоровался я, вспомнив ее редкое отчество.

Когда они ссорились с завмагом, то некоторое время звали друг друга по имени-отчеству: Неля Изотовна и Давид Рубенович, но потом труженик прилавка являлся с букетом роз или коробкой духов, оставался ночевать и гостил несколько дней, поскольку его отправили в Тбилиси на курсы повышения квалификации. «Воровать их там, что ли, учат? – всякий раз недоумевала казачка. – А чему еще? Пересортицу они и так знают, дай бог каждому!»

– А, Юрастый, привет от старых штиблет! Ну, ты и вытянулся! – заметила меня Неля.

Отвернув полы халата ваше колен и обнажив мощные голени, покрытые темной курчавой растительностью, официантка предавалась странному занятию: вынув из коробка очередную спичку, она, чиркнув, зажгла ее и осторожно провела дрожащим пламенем вдоль ноги, буквально в миллиметре от кожи. Послышался треск сгорающих волосков, и в нос ударил запах, какой бывает у нас на общей кухне, если хозяйка палит над конфоркой магазинную, плохо ощипанную курицу с длинной безжизненной шеей. Неля потерла голень ладонью, сшелушила огарь и критически осмотрела облысевшее место.