Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных

Хотя мы не можем выяснить, был ли Маркс влюблён в стопы, мы точно знаем, что он интересовался другим видом фетиша: товарным фетишем. Так же, как и фут-фетишист наделяет ноги особой властью, которой те изначально не обладают, мы наделяем товары особой силой, которая им изначально не присуща. Когда это происходит, мы считаем, что товары — это вещи, обладающие ценностью, но эта ценность всегда, в любом случае извлекается из рабочей силы. Тем не менее, в капиталистических общественных отношениях товары обретают собственную жизнь, оторванную от самих экономических и социальных отношений, в которых они производятся. Товары кажутся нам простыми, обыденными и понятными, но под этой простотой скрыта сложная сеть производственных сил и отношений. Покрывая, дистанцируя и отрывая товар от условий производства, сам труд над изготовлением этих товаров становится индивидуализированным, а не общественным. Когда это происходит, мы получаем рабочий класс, отчуждённый от продуктов своего труда. Рабочие производят товары, получают зарплату, а затем возвращаются на рынок, чтобы купить ещё товаров, которые также были произведены кем-то отчуждённым от плодов собственного труда. Получается, что весь труд становится индивидуализированным, и то, что изначально было общественными отношениями между людьми, превращается в общественные отношения между вещами, а именно — между товарами, которые приобретаются и производятся. Таким образом, товары волшебным образом обретают собственную жизнь, отдельную от тех, кто их произвёл. Маркс пишет, что фетишизм — это «лишь определённое общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношений между вещами» [42]. Далее он пишет:

«Следовательно, люди сопоставляют продукты своего труда как ценности не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как ценности, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают. Таким образом, у ценности не написано на лбу, что она такое. Более того: ценность превращает каждый продукт труда в общественный иероглиф» [43].

Примечательный момент здесь состоит в том, что товарный фетишизм скрывает и заслоняет собой истинные производственные отношения, как некий общественный иероглиф. Настоящие условия производства скрыты, их сложно определить, они замещены меновой стоимостью определённого продукта. Когда это происходит, мы все, по сути, можем вести себя так, будто условия производства не имеют значения. За стоимостью мы не замечаем длинных товарных цепочек и, используя избитую метафору, всегда видим лишь вершину айсберга.

Нам нужно, как бы то ни было, раскрыть некоторые из этих производственных отношений, лежащих в основе всего. Вместо того, чтобы замечать только меновую стоимость, мы должны увидеть и понять, как конкретные товары становятся частью сложной системы производства и, следовательно, связаны с общественными отношениями власти, господства и угнетения. В своей книге Reading Capital Politically («Политическое чтение “Капитала”») Гарри Кливер утверждает, что мы должны заглянуть за фетишизм, чтобы по-настоящему понять общественные отношения капитализма. Он пишет:

«Мы должны… заглянуть за марксовское определение товарной формы, в которой товары взаимодействуют между собой сами по себе … Существуют некоторые закономерности или “законы” товарного обмена, равно как наблюдается логика и в самой товарной форме, но эта логика и эти законы успешно навязаны нам капитализмом. В “Капитале” Маркс показывает “правила игры”, установленные капиталом. Эти правила отражают его внутреннюю структуру — борьбу двух противоположных классов» [44].