Совершенные лжесвидетельства

— Бож-же ж мой! — кричит он, трагически воздев руки. — Сколько раз я вам говорит, милые? Я ненавижу писать. Я хочу жить. Жить, жить. Разве я смогу так написать, как — прожить? Этот дом в Павловском, этот луг! Вы думаете: вы промчались по лугу? Искупались в Волге? Ели блины с вареньем? Ни одно мое слово не стоит и травинки… Или ваше — тем более? Ну, конечно, ваше и мое, здравствуй — наше! — он смотрит в окно, свысока — в огненную долину вечерней улицы и оборачивается. — Раз вам так хочется, будьте великими! А я буду вашим преданнейшим меценатом, я открою лавочку сюжетов и буду сидеть там, сытый и полупьяный, и буду читать. То же слово, но как играет! О счастье — не писать, а читать! Приходите, у меня за любой сюжет красная цена: четвертинка, плавленый сырок и булочка, почти даром — и я всем, чем могу, помогу вам!

Он прохаживается за прилавком, заткнув пальцами карманы жилета, некогда шикарного, на выезд, а теперь пообтерся, он называет это — неореализм, он, изогнувшись, пристально смотрит в мелкое зеркало на подоконнике, сощурясь, но в общем — с удовлетворением.

— А если я еще и голову помою, я стану недосягаемо интересен! — говорит он. — Однажды я помыл голову, почистил зубы, и ботинки почистил, и рукав, виртуозно справившись единственной в доме щеткой, надушился одеколоном «Шипр» — и все женщины были мои!

Он — Жора, в углу рта папироса. Он картинно стоит в дверях своей лавочки, выпятив грудь, окунув пальцы в жилет, только два пальца уместились в карманах, так у настоящих мужей: кисти рук превосходят пропорцию.

— Вы заметили на мне новые, головокружительные штаны? Я безоговорочно выложил за них двадцать восемь рублей пятьдесят копеек! — и взирает на непревзойденного М., и с недоверием — на его «девайсы», боже праведный, какие синюшные, и с восторгом — на свой «Мосшвейторг», впрочем, для домашних маскарадов. — А, непревзойденный М.? Чрезвычайны, да? Я чуть стихи не сочинил: «Я человек эпохи «Москвошвея»… что-то меня отвлекло… — и падает на колено, отскребает соринку от половицы. — Грязнова-то как-то? Чистый притон. Кстати, непревзойденный М., я заметил грязно-белого старика под началом у нашего мусоропровода. Ветеран мусора и провоенной телогрейки… Что ни утро, корчует из-под нашей трубы две матерых бочки, водружает на деревянный сани — и садится перед подъездом отдышаться. Глаза стоят, опустевший рот открыт, внутренности подсвистывают… Уже весна? Значит, у старичка нашлась большая ржавеющая телега. Если б ты согласился пособить ему по утрам… или сверг с себя эти шаровары, снес бы свой небездарный гардероб — ему или другим неимущим, чтобы я пожаловал тебе четверть солдатского «Георгия»…

— Ваши народнические позывы… — вздыхает непревзойденный М. — Ваш непереводящийся комсомольский клич!

И в другой день — тот же корнет тем же пистоном стреляет… Что неотложное с ним сравнить? Уже идущий навстречу день, откуда встает — наша пожизненная разлука? Одна — на весь бессрочный горизонт и его маломерные суда под воздушным руном… На все высыпавшие на свет разлуки окна… Или открытый трамвайному холму — провинциальный город, что имеет над собой — семь труб и зажжен закатом, как горящей огнем горой, и площади его замкнуты звездами и полынью, и обращенное к ним лицо мое мертвенно… Но знают подтверждение в слове: и второй ангел протрубил… и третий…

А может, неотложное объявление, нашедшее меня в одном позднем коридоре? «Прощание с М. — сегодня в полдень на улице имени…» Тот же, с кем предлагалось проститься, мелькнул мне — как раз сегодня в полдень и, вне сомнения, на указанной улице. То или это было — сон? Переиграть ужасное прощание — в дорогу по дальнему свету? Между тем совершался вечер, столь же правдивый, как пустота коридора, где за полчаса прежде не заявлялось — никакое прощание… Похоже, несмотря на давно прошедший час, все, сраженные призывом, нашли пути к прощанию… А если — уже разверзлось, неотвратимо, куда и как бежать, чтоб — догнать? Еще через час моих служб бумага развиднелась, и стена вернулась к непроницаемости… Или наша случайная встреча и была — последним прости? И поскольку все должно быть подтверждено документально…

Но — из упущенного им поэта: не сравнивай: живущий несравним…