– Вы ведь боитесь, не так ли? Страшитесь оказаться в одиночестве. Когда нет никого, кто помог бы найти свой путь. Ни друга, который сказал бы «ты что-то далековато зашла», ни возлюбленного, кто посоветовал бы «могла бы выбирать выражения», нет? Ни начальника, велящего «работать лучше», ни психоаналитика, убеждающего «работать меньше», ни… ни общества, чтобы сказать, как выбирать или что носить, ни… суда, чтобы помочь встать на путь истинный. Вы этого боитесь?
– Да. Я боюсь ошибочности своего разума и своих суждений.
– Конечно… да, безумие, происходящее от неконтролируемого мыслительного процесса, от логики, которая нелогична, но это не говорится, конечно, очень умно.
– Я навязываю себе дисциплину, размышления, рассудочность, знания…
– Чтобы заполнить пробел, где должно находиться общество?
– Да. И чтобы сохранить рассудок. Чтобы помочь себе увидеть себя, как меня могли бы увидеть другие.
– Глазами закона, здравого смысла, философии?
– Да. Что видят незнакомцы, увидев меня? Они почти никогда этого не говорят, умалчивают правду, так что я стремлюсь понять их, чтобы потом понять себя.
– Вот тут-то вы и ошибаетесь, – прервала она меня, повернувшись так, что полностью раскрылась, обратившись ко мне всем телом. – Вот в чем ваша ошибка. У вас есть дар, Хоуп, один из величайших в мире. Вы за пределами всего, вы от всего свободны.
– Свободна от…
– От людей. От общества. Вам не надо приспосабливаться, да и зачем? Никто вам за это не скажет спасибо, никто вас не вспомнит, так что вы свободны выбирать собственный путь, свое человечество, быть той, какой
– Совершенстве?
– Не слепленной совершенством. Вы сами выбираете себе совершенство. Сами выбираете, кем вам быть, и мир не может на вас повлиять, пока вы этого ему не позволяете. Мир не в силах подвигнуть вас куда-то, разве что по вашей доброй воле. Вы свободны, Хоуп. Вы свободнее всех живущих на земле.
Недолгое молчание. Затем я спросила:
– И поэтому вы их убили? – Она откинулась на спинку стула, сбитая с толку, часто дыша. – Поэтому вам захотелось уничтожить «Совершенство»? Чтобы освободить людей?
– Мы принесли в жертву мысль, – ответила она ровным и жестким тоном, не сводя с меня глаз. – Мы живем в стране свободы, и единственные свободы, которые мы можем выбрать, это свободы тратить, совокупляться и есть. Все остальное – табу. Одиночка. Шлюха. Пугало. Гомик. Потаскуха. Сука. Торчок. Халявщик. Урод. Нищеброд. Мусульманин.
Ее глаза, жгущие меня огнем, бросающие мне вызов: давай, говори.
– Я думала, может… – начала я. И умолкла. – Думала, наверное… – И поперхнулась собственными словами.
– Продолжайте.
– Я думала, может, тут совсем другая история. Думала, наверное, вы что-то видели, что-то сделали или что-то произошло, но ведь это не так, да? Вы уничтожили «Совершенство», потому что его надо было уничтожить. В этом нет ни личной трагедии, ни древней клятвы, которую должно исполнить. Вы увидели нечто отвратительное и бросились на него в штыки. По-моему, я могла бы этим восхищаться, если бы все сложилось по-другому.
Молчание.
В кружках остывал чай, с моря дул ветер.
Затем я произнесла:
– Я звонила Гогену.
Молчание.
– Вчера вечером, – добавила я. – И все ему рассказала.
Молчание.
– Зачем? – Непонимание, раньше я в ней такого никогда не видела, непонимание, недоверие, едва сдерживаемый скептицизм, пальцы у нее побелели, на гладких изгибах шеи выступили вены, тело дрожало в неподвижном напряжении. – Зачем?
– Затем… затем… – Я втянула ртом воздух. – Затем, что хотя я во многом с вами согласна – насчет «Совершенства», одиночества, свободы, власти и выбора, практически во всем, – я думаю, что где-то все-таки нужно остановиться. По-моему, должен настать момент, когда оборачиваешься и позволяешь окружающему тебя миру установить определенные границы. Я свободна. Я предпочитаю уважать свободу живущих вокруг меня людей. И уважать их самих. По-моему, ваша свобода этого не предполагает.
Молчание.
Затем она быстро встала, повернулась, вылила остатки чая в раковину, поставила кружку, сделала глубокий вдох и единым махом выпалила: