Совесть

— Но зачем же вы начали говорить, если знали, что это причинит мне боль? — Хуршида-бану протянула руку и положила ее на согнутую в локте руку Каландара. — Говорите же, прошу, говорите, пусть даже меч занесен над моей головой!

Каландар опустил голову, он понял, что, промолчав, больше обидит, сильнее ранит ее сердце, чем сказав то, о чем решил было не говорить.

— Простите, Хуршида-бану, я очень, очень виноват перед вами…

— Не надо ворошить прошлое. Я не в обиде на вас. Все от аллаха…

— От аллаха! — Каландар рванул ворот рубахи, крепко потер шею, грудь, — От аллаха? Почему я не послушался вас, не согласился бежать с вами в свой край? Или почему не умер до встречи с вами где-нибудь в степи, раненный врагами в бою?.. Вот уж сколько месяцев терзаюсь я этим, Хуршида-бану… госпожа моя!

Хуршида промолчала: обиды оскорбленного сердца забылись, а сочувствие и тяга к Каландару, и понимание того, что уже ничего не исправишь, все это разом нахлынуло на нее. Он каялся в своей вине перед ней, он излил свою печаль, и сострадание к нему было в ней сильнее всех прочих чувств. И она испугалась вдруг этого нахлынувшего чувства больше даже, чем загадки появления Каландара здесь. Испугалась, что не выдержит — сейчас зарыдает.

— Так что же все-таки вы скрываете от меня? — переспросила Хуршида-бану. — Говорите же! Не бойтесь за меня: чему быть — того не миновать!

Каландар все еще медлил.

— Госпожа моя… Известно ли вам, что Мирза Улугбек казнен?

— Когда? — Хуршида испуганно отшатнулась.

— Уже неделю назад… И пал он от рук убийц, по воле собственного сына, шах-заде Абдул-Латифд.

«О создатель…» Хуршида-бану закрыла глаза, зашептала молитву. Мгновенно вспомнилось: гарем в Кок-сарае, Мирза Улугбек за тонкой шелковой занавесью, приглушенно-печальный голос: «Я наказал вашего оскорбителя… Что случилось, того не поправишь… Ваша воля, оставаться в гареме или вернуться в свой дом». И, когда она сказала, что просит разрешить ей вернуться, Мирза Улугбек опять извинился перед нею, передал привет отцу, а потом с непонятной ей грустью добавил: «Вы еще молоды… и прекрасны, дочь моя. Да ниспошлет вам всевышний счастье, воздав за страдания». И снова добавил: «Дочь моя…»

Дочь моя…

Хуршида облизнула сухие губы.

— Это ли не конец света, если сын предает смерти своего отца! Как это… мерзко и страшно!

— Да, и страшно, и мерзко… Сыновья — исчадия мрака. Но отец их, устод, поверьте, госпожа моя, словно яркое солнце, лучи мудрости его просвещали не одних мужчин, но и женщин…

— Истинно так, истинно, — прошептала Хуршида-бану.

— Устод Мирза Улугбек, желая сохранить сокровища, накопленные им за сорок лет…

— Сокровища?

— Да, сокровища науки — редкие книги, рукописи… вам, наверное, приходилось их видеть, госпожа?

— Приходилось… Я однажды даже переписала трактат повелителя…

— Так вот, за неделю до всего, что произошло… за неделю до… смерти своей… он поручил судьбу этого сокровища мавляне Али Кушчи. Тот же, зная о возможных опасностях, принял меры предосторожности, и об этих мерах осведомлены были в столице всего три человека.

— И один из них… мой отец? — догадалась Хуршида. — И вы опасаетесь теперь, что отец выдаст тайну?

— У меня есть основания для таких опасений…

— Нет, нет! — испуганно воскликнула Хуршида-бану. — Он не свершит такой низости!

— И все же я хотел бы поговорить с мавляной об этом деле…

— Но я же сказала, что он… что его… Вы говорите, что отец вернется из Кок-сарая целым и невредимым…

— Да будет так!

— Если он вернется, я сама поговорю с ним. Я сама!

— Тогда… Позвольте слуге вашему наведаться сюда завтра?

Ответа на этот вопрос он не получил.

— Мне нельзя не прийти. Мне нельзя не поговорить с вашим отцом. Потому что не только сокровища знаний, но и… жизнь мавляны Али Кушчи в руках вашего родителя!

— Я поговорю с ним, — снова сказала женщина, но в голосе ее уже не было прежней уверенности…

Каландар не в силах был уйти. Ему хотелось взять ее руку, прижать эту нежную, беспомощную руку к губам, хотелось упасть на колени перед Хуршидой-бану и говорить о любви, о пожаре, который все эти месяцы бушевал в его груди, и молить, молить о прощении. Но она же сказала: «Я не в обиде на вас… Все от аллаха».

«Как странно и жестоко устроена жизнь… Кажется, ничем не обделил творец Хуршиду-бану. Все есть — и красота, и богатство, и знатное имя. А вот малого нет — счастья! Обыкновенного, человеческого, женского счастья…»

Молчание затягивалось. Это почувствовала и Хуршида. Мягко сказала:

— До свидания, и да хранит вас аллах…

— До свидания, госпожа.

Она слышала, как шуршали под его ногами листья, пока дошел он до края оврага в самом конце сада. Тогда и она побрела обратно, домой. Сникшая, обессиленная, постояла у калитки. Прижалась лбом к холодной глине дувала, заплакала, сначала без слез, а потом наконец облегчающе обильными слезами.

8

О подвальных темницах Кок-сарая ходили легенды одна ужасней другой.