Совесть

Мирам Чалаби и Мансур Каши проводили его до большой караванной дороги. Поднимаясь на холм, Али Кушчи оглянулся назад в последний раз. Шагирдов своих он увидел, они долго махали ему вслед. А Самарканда увидеть уже не смог. И садов не увидел. Не потому лишь, что все это было слишком далеко, а потому еще, что слезы застлали глаза Али Кушчи. Он решительно смахнул их с лица и направился догонять караван.

1971–1974

СОВЕСТЬ

Перевод В. Дудинцева

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Атакузы нагрянул неожиданно, показав, как всегда, широту и размах, подобающие председателю колхоза-миллионера. Домла[41] Шамурадов. кряхтя и одергивая широкую пижаму, вышел на улицу. Перед воротами стояли две «Волги» — цвета «белая ночь» и «морская волна». Следом подкатил еще и газик.

Из белой «Волги» вылез сначала сам раис Атакузы — высокий, жилистый, обожженный степным солнцем, провяленный ветрами. За ним — худощавый мужчина средних лет в хорошо сидящем заграничном костюме. На темно-смуглом лице незнакомца были особенно заметны серьезные серые глаза. Из зеленовато-синей «Волги» легко, будто птичка из клетки, выпрыгнула дочь Атакузы Тахира.

Атакузы расправил широкие плечи, лихо надвинул на лоб новую тюбетейку и, приветливо сияя смуглым, будто выкованным из меди лицом, широко шагнул к домле:

— Здравствуй, дядя! Как поживает тетушка?.. Прошу познакомиться: Абрар Шукуров, наш новый секретарь. Руководитель молодой, но серьезный.

Шукуров поклонился с долей робости. То ли смутила его неуместная похвала Атакузы, то ли поразил необычный облик старика. Ученый, почтенный домла казался не по летам могучим, крепко сколоченным. Может, в заблуждение вводила мешковатая, в полоску пижама? Но голова! Шукуров взглянул, отвел глаза и опять посмотрел: перед ним была голова древнегреческого мудреца. Желтый, будто обтянутый сафьяном, бугристый череп — как у Сократа. На широком, скуластом, с крупным носом лице непреклонно-суровое выражение.

На приветствие Шукурова домла ответил сердечно:

— Спасибо, сынок, спасибо… — Тут же он перевел глубоко запавшие глаза на Тахиру, ласково подергал ее за коротко подстриженные волосы и, будто спохватившись, опять повернулся к гостю — Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу, — и засуетился, засеменил, пропуская гостей в калитку.

Во дворе шофер газика догнал Атакузы:

— Хозяин!

Атакузы круто повернулся:

— Сколько раз тебе говорить… Какой еще «хозяин»!

— Виноват, Атакузы-ака[42] — шофер хлопнул себя по лбу. — Как быть с грузом?

— С грузом?.. Ящик огурцов и ящик помидоров оставишь здесь. Остальное отвези по списку, куда указано. Понял?

Шофер, должно быть, хорошо знал «указанные места». Согласно кивнул, побежал к машине. Атакузы, скрипнув новыми брезентовыми сапогами, повернулся к Шукурову и опять засиял улыбкой.

Посредине большого двора, затененного пологом из виноградных лоз, возвышался многооконный особняк. Воздвигали его некогда с размахом, но давно оставленный без ухода дом обветшал, штукатурка потрескалась и кое-где отвалилась. На айване — открытой террасе — хлопотала маленькая, чистенькая старушка в платке из белоснежной кисеи, одетая в зеленое шелковое платье, из-под которого виднелись крошечные, как ложечки, тапочки — кавуши. Гульсараая — так звали старушку — подняла глаза, обведенные черной сурьмой, и, приветствуя гостей, сложила руки на груди. Выждав паузу, обернулась к Тахире:

— Ай, милая, дай хоть насмотрюсь на тебя! Как же я соскучилась, ненаглядная!

Шукуров, все еще чувствуя неловкость, собрался было примоститься где-нибудь в уголке, но Атакузы взглядом остановил его.

— Дядя, я хотел показать уважаемому гостю вашу библиотеку. Можно?

— Пожалуйста, пожалуйста, — разрешил старик. — Веди сам, я сейчас приду…

Просторная, чуть сумрачная комната была вся набита книгами. Резные книжные шкафы и полки подпирали высокий, украшенный старинной резьбой потолок. Книги теснились на полках, лежали на стульях, на столе, громоздились на тумбочках и подоконниках… Книги в новых переплетах, а рядом тяжелые тома, потемневшие от времени фолианты с арабской вязью на корешках.

Шукуров, не отводя глаз от книг, спросил:

— Ваш дядя, кажется, ученый технического профиля?

— Да. Он из первых ученых-ирригаторов… Но, знаете, интеллигент старой школы… Учился в медресе знаменитого Мадихан-ишана в Ташкенте. Потом белый царь не поладил с Германией, и отец дяди, владелец галантерейной лавки в кишлаке, в один год стал бедняком. Ну и сын его, то есть мой дядя, вмиг вылетел из «султанов». Пришлось пойти в мардикеры[43]. С фронта возвратился большевиком. В гражданскую тоже воевал. Потом в кишлаке бился насмерть с кулаками и баями. А как поутихло, поехал учиться в Москву… Вернулся инженером — первым инженером-мелиоратором в республике.

— Сколько же ему лет?

— Помнится, девяносто шестого года рождения. Выходит, уже семьдесят семь.

— А крепкий еще…