Совесть

— С чего начнем, раис-ака? Ребята собрались идти на поле, хотят посмотреть, что там делается.

— Да разве увидим в темноте?

— Уже рассветает, фонари возьмем.

Подошли молодые джигиты, дружно поддержали На-имджана.

— Все равно не заснем, раис-ака… Посмотреть бы, осталось хоть что от посевов?

Теплая волна благодарности согрела Атакузы, он спустился со ступенек.

— Правильно, все равно не заснем. Пошли, джигиты!

Обходя песчаные холмы, наметенные на дорогах, перебираясь через полузасыпанные арыки, добрались до хлопковых полей.

Все как и думал Атакузы: поля лежали под слоем песка, дренажные канавы и арыки во многих местах сровнялись с землей. Даже саженцы, так недавно радовавшие нежной зеленью, оказались под песком.

Восток постепенно белел. Пока говорили, совсем рассвело. Тут и открылась во всей своей молчаливой мощи ночная работа бурана: вместо радующего глаз порядка, устроенного человеком, — желто-серое море, застывшее в самый грозный момент бури. Хлопковых грядок нет — исчезли, засыпаны песком. От семисот гектаров поля остались невредимыми едва ли двести, а может, и того меньше! Если б не молодые деревца — они все же, как могли, заслонили поля, — и того не осталось бы!

Хлопкоробы молча смотрели на Атакузы. Он чувствовал — ждут от него слова, движения, команды. А он не в силах оторвать глаз от скрытых под песком грядок.

«Как же быть? Неужели все сначала?.. И будет ли толк, если начать заново?»

— Что будем делать, раис-ака? — спросил Наимд-жан, потирая старой тюбетейкой бритую голову. — Может, съезжу в кишлак?

Атакузы с удивлением глянул на своего главного механика — тот стоял перед ним, не зная, куда деть свои длинные руки-жерди. Глаза на его грубом обветренном лице светились детской искренностью.

— А что в кишлаке?

— Так надо же привезти людей! Как пересевать будем?

Атакузы, увязая по колено в песке, выбрался на дорогу.

— Пошли!

Атакузы шел к штабу, а вокруг — удивительное дело! — бульдозеры и скреперы уже приступили к работе, отгребали с асфальта песчаные наносы. И рабочие трудились так деловито, будто исполняли привычные повседневные обязанности.

В штабе Атакузы тяжело опустился на стул, окинул взглядом пришедших с ним людей. И опять поразился: с головы до пят осыпаны — песчаной пылью, глаза ввалились от бессонницы, а ничего — посмеиваются, подтрунивают друг над другом, шутят.

Атакузы подождал пока уляжется веселье. Насупил брови, сказал:

— Нынче у нас двадцать первое мая. Хочу спросить, вы же все из здешних дехкан, как считаете, можно еще пересевать хлопок?

Короткое молчание. Послышались голоса:

— Можно!.. Бывало, и позже пересевали!

Не такие, правда, уверенные голоса, как хотелось бы Атакузы.

— Хорошо! Тогда сделаем так: я — в район за семенами, а ты, Наимджан, — в кишлак. Передашь парторгу Халиде: пусть каждая бригада выделит по десять человек и по трактору, и чтобы сразу, немедленно сюда! Али-Муйлов! Ты останься здесь, будешь до приезда Наимджана руководить работой. Очистите арыки и дренажные канавы, подготовите поля для посева. Задача ясна? Ну раз ясна, разговор окончен! Приступайте к делу!

2

Сев закончился на третий день вечером, уже в сумерках. Атакузы не спал две ночи подряд. Он устало шагал в штаб — к телефону, надо было доложить в район. Шел, высвечивая путь карманным фонариком. Недалеко от штаба повстречал старика сторожа, — оказывается, тот спешил ему навстречу.

— Вас к телефону зовут, сынок. Похоже, келин[50] звонила…

Дрогнуло сердце, не стряслось ли чего?

Не успел поднять трубку, сразу же услышал тревожный голос жены.

— Алло! Кто это? Алло!..

— Я! — ответил Атакузы. — Что-нибудь случилось?

— Атакузы-ака! — Алия всхлипнула. — Тетушка Гульсара… бедная старушка.

— Да говори же! Что ты тянешь?

— Умерла она…

Атакузы обеими руками вцепился в трубку.

— Когда? Кто передал?..

— Тахира сейчас звонила. Умерла сегодня утром. Бедный старик… дядя, один там, потерял голову…

Слова жены камнем упали на сердце. В памяти мгновенно, с поразительной ясностью возникла Гульсара-ая — такая, какой видел ее в последний раз. В тот несчастный день Атакузы и не думал заходить в дом дяди. Пришлось все же забежать на миг за портфелем — забыл у них, закрутился с этой защитой. Заехал, рассчитав наверняка, что старик еще не успел вернуться. Гульсара-ая задумчиво сидела у арыка. Как же она засуетилась, поднявшись навстречу Атакузы. Вся лучась добротой, спросила:

— Ну как там? Благополучно ли прошло у Хайдар-джана?

— Дайте мне мой портфель! — вместо ответа рубанул Атакузы.

Гульсара-ая испуганно посмотрела на него и заторопилась к дому. Спотыкалась, бедная, на ровной земле. Вынесла портфель и, видно не справившись с собой, снова спросила:

— Сказал бы, милый, что там?..

— Что было там, у дорогого дяди узнайте! Кстати, передайте ему, ноги моей больше в этом доме не будет! — Атакузы круто повернулся и пошел к выходу, «Кузыджан! — услышал он позади полный мольбы и страдания голос. — Кузыджан!» Но не остановился, ушел, громко хлопнув калиткой.

А вдруг упала тогда, в тот миг? Что, если убила ее именно его грубость? Нет, нет, не может быть…