Совесть короля

— Расскажите мне о ваших пьесах, мастер Шекспир, — попросила Джейн. — Я знаю, мой муж хочет, чтобы я успокоила вас, смягчила ваше настроение, дабы ему было легче выудить у вас нужные ему сведения… — Глаза Шекспира раскрылись еще шире. Что ж, ничто так не способствует делу, как малая толика правды, подумал Грэшем. Он попытался добиться своего нахрапом и проиграл. Пусть Джейн попробует исправить его оплошность. — Мне на самом деле нравятся ваши пьесы. Кстати, мой муж также от них в полном восторге. Ему нравится практически все, что вы сочинили, но он в равной степени не любит их создателя.

Почему переход к этой теме вновь насторожил Шекспира? — задался мысленным вопросом сэр Генри.

— По-моему, вы удивительный человек, если начали с комедий, а затем перешли к созданию трагедий и исторических хроник. Кто-нибудь другой на вашем месте наверняка предпочел бы придерживаться одного стиля, как это делает Джонсон, стал бы заниматься чем-то одним. Ваши пьесы… похоже, каждый новый жанр дается вам, как никому другому, лучше предыдущего, вы словно постоянно оттачиваете ваш удивительный дар. Это выше всяких похвал!

— Неужели? — как-то рассеянно переспросил Шекспир, словно пытаясь вытолкнуть из-под седалища остробокий камень. — Вообще-то я предпочитаю обсуждать мои стихи, а не пьесы. Пьесами я зарабатываю себе на жизнь. Стихи — мое призвание… — Он явно намекал, что желает поговорить о «Похищении Лукреции».

О стихах Шекспир говорил долго и с куда более заметным воодушевлением, нежели о пьесах.

Грэшем обошел вокруг стола. По словам Маниона, Шекспир снимает эти комнаты немногим больше месяца. А в старом доминиканском монастыре потайных нор и секретных ходов будет побольше, чем в доме какого-нибудь хитреца католика. Река отсюда всего в нескольких шагах. Кривые улочки, склады, верфи, пристани… Неужели он выбрал это место из-за того, что в случае опасности отсюда легко бежать? Если присмотреться внимательнее, то в стене, обшитой деревянными панелями, можно разглядеть дверь. Плотник поработал над ней столь искусно, что найти ее может лишь тот, кто знает, где искать. А еще Грэшем с удивлением обнаружил, что в жилище Шекспира нет книжных полок и вообще никаких следов личной библиотеки. Даже томиков пьес, написанных им же самим, из числа опубликованных. В комнате было всего три книги. «Венера и Адонис», «Похищение Лукреции» и сборник стихотворений. В последний, разумеется, включены сонеты. Превосходные сонеты. Грэшем, который под псевдонимом издал книжечку своих собственных виршей, питал острую зависть к творениям Шекспира, хотя и признавал несомненный талант их автора. Его собственный скромный сборник сопровождало посвящение «Мастеру У.Х., единственному вдохновителю сонетов». Кстати, эту свою книжку он также заметил в доме Шекспира — небрежно засунутой в открытый ларец вместе со стопкой других книг и листов бумаги с текстом на одной стороне. Одна из этих страниц привлекла его внимание. Лист был вырван из какой-то книги. «Нашему английскому Теренцию, мастеру Уиллу Шейкс-Спиру».

Теренций. Античный автор.

Ну конечно! Вот и объяснение. Какой же он глупец!

— Извините меня, мастер Шекспир, — произнес Грэшем, вложив в эти слова все обаяние, на какое был способен. Шекспир на мгновение прекратил объяснять замысел «Венеры и Адониса» леди Джейн — прекрасной Венере сэра Генри. — Мне, прежде чем приступить к сервировке стола, следовало бы поинтересоваться у вас, не пожелаете ли вы отужинать. Смею ли я предложить вам разделить эту скромную трапезу?

Сколь бы непритязательным ни было предложенное угощение, драматург, с минуту поколебавшись, с завидным аппетитом набросился и на мясо, и на хлеб. Судя по всему, мастер Шекспир, хотя и выглядел как хороший едок, в последние недели явно ел немного, налегая главным образом на вино.

Вино оказалось очень даже неплохим. Не превосходным, конечно, однако вполне недурственным. Грэшем выпил два бокала. «Единственный вдохновитель сонетов» довольно быстро привык к тому, что незваные гости обернулись его сотрапезниками. Актеры, подумал Грэшем, живут по одним им ведомым правилам. Они люди не от мира сего, если не сказать — изгои. Сами творят свои собственные правила. Шекспир выразил желание выйти в соседнюю комнату. Манион приблизился к двери, дабы убедиться, что хозяин не вздумал воспользоваться для бегства потайным ходом, однако тот вскоре вернулся с четырьмя изящными бокалами — видимо, венецианского стекла. В лапище Маниона такой бокал казался чем-то вроде хрупкого младенца в руках дьявола. «Остается лишь надеяться, что он не раздавит его, — подумал Грэшем. — Дай Шекспир пусть крепко держит свой, а то, не дай Бог, уронит, когда я скажу ему, что мне все известно…»