Советник

Верховный

Мекатл сидел на полу, перебирая свитки. Их накопилось множество, и сам вид свитков укорял. И вправду Верховный забросил храмовые дела в угоду светским.

Нехорошо.

Неправильно.

Мекатл разворачивал свиток и читал, разумно пропуская восхваления. Верховный, устроившись в кресле, слушал. Иногда он, кажется, проваливался в дрему, но и туда добирался глухой спокойный голос младшего жреца.

…ходатайство о принятии в храм…

…подношение…

…в Аукстле прорвало плотину и подземелья были затоплены, а потому причинен ущерб храмовой собственности, список прилагается…

…три унции золотой краски переданы… еще шесть серебра получены от…

Суета. Но важная. И многого не хватает.

— Погоди, — Верховный поднял руку. — Это все мелочи. Важное где?

— Простите, — Мекатл распростерся на полу, едва не нарушив им же созданную гору. — Что есть важное?

А и вправду, что действительно важно?

— Пожертвования. Что пожертвовано и сколько. Скот. Увеличилось ли поголовье. Рабы. Прибывают ли? Кто и в каком количестве? Сколько было потрачено на покупку. Кому выплачены деньги. Есть ли долги?

Мекатл кивнул.

— Послушники. Дети. Сколько их? В каком возрасте? Куда определены. И кем…

— Охтли, — тихо произнес Мекатл. — Отныне так.

Охтли… снова.

— Пригласи его, — Верховный с трудом поднялся. Подушки, коих принесли, дабы сидеть было не так тяжело, оказались коварны мягкостью своей. — Ныне вечером. Разделить трапезу. И побеседовать о делах наших, раз уж решил он взвалить эту тяжесть на себя.

Мекатл поднялся.

— Охтли придет не один, — заметил он осторожно. Замялся, явно не зная, следует ли говорить. Но Верховный кивнул. И велел:

— Продолжай.

— Говорят… прости, недостойного, но может это лишь слухи.

— Иные слухи весьма скоро воплощаются в жизни.

Пальцы Мекатла смяли очередной свиток. А глаза нехорошо блеснули.

— Третьего дня Охтли собирал многих из числа старших жрецов, из тех, что давно явили лик свой богам. И говорил с ними. Долго. После принимал Советников.

Плохо.

Очень плохо.

И как Верховный пропустил подобное? Хотя… до подковерной ли возни ему было? И Нинус зорче сокола следил за подобными Охтли. А ушел, и вышло… почти вышло.

— Он не придет, Верховный, — совсем уж тихо продолжил Мекатл. — Многие… недовольны. Император мертв, а на троне сидит дитя столь больное, что не ясно, встретит ли оно новый день. Подле него маг, которому место не у ног Благословенной, но на вершине пирамиды. Да, чернь славит ту, что явила чудо, но…

— Чудо было давно, а маг сейчас.

— И он. И другие… Совет хотел бы видеть сильного владыку.

— Кого?

— Они еще рядятся. Думаю, поэтому и тихо.

Верное замечание. Надобно будет сказать Владыке копий. И не только ему.

— И от того, на чью сторону встанет Храм, будет многое зависеть.

И это верно.

Верховный ненадолго смежил веки.

— Совет знает, что вы на стороне Императрицы. Тем и неудобны. А вот Охтли… его род из числа первых.

А потом, пусть не сам, но брат Охтли или даже отец, ведь не стар еще, вполне может подняться.

— И многие согласны с ним. Они в лучшем случае не будут вмешиваться. Дела храма — лишь дела храма.

— Многие… — Верховный все-таки встал. — Что ж…

Мысль, пришедшая в голову, была безумной.

— Тогда… скажи, что я желаю представить его Императрице.

Посмотрим, что скажет это дитя.

Дитя игралось со зверенышами. Котята подросли и шкуры их обрели какой-то странный оттенок, этакого старого, чуть подернутого пылью, золота.

— Они смешные, — сказала девочка и тряхнула головой. Зазвенели бубенчики, вплетенные в косички. — Не кусайся.

Она погрозила пальцем. И почудилось, что вовсе не леопарду. Тот лег, прижав голову к полу, и громко заурчал.

— Хороший…

Выглядело дитя не в пример лучше. На щеках его появился румянец, а глаза и вовсе блестели.

Рядом, устроившись на подушке, сидела Ксочитл. В руках она держала ткань, и серебристая искра иглы мелькала в пальцах, выводя сложный узор.

— Хорошо, что ты пришел, — Императрица похлопала по подушке рядом. — Садись. Говорить надо.

— Благодарю, — Верховный не без труда опустился на мягкие шкуры. И звереныши поспешили к нему. Влажные носы ткнулись в руки, а тот, что крупнее, попытался ухватить зубами. Но девочка дернула его за хвост.

— Не шали, — сказала она строго.

— Растут, — Верховный коснулся мягкой шерсти леопарда. — Будут защитниками.

Девочка кивнула.

И протянув руку, осторожно коснулась щеки Верховного. Пальцы скользнули вверх, задев ресницы. Потом оставили след на лбу и спустились по переносице, оставляя ощущение тепла и… захотелось вдруг закрыть глаза и, уподобившись леопадрам, потянуться за этой вот рукой, выпрашивая ласку.

— Тебе еще нельзя умирать, — сказала она строго. — Ты тоже устаешь. Плохо. Мне приносят теплое молоко с медом и жиром. Пусть и тебе. Оно невкусное, но говорят, что очень полезно. Я пью. И ты пей.

— Обязательно, — Верховный склонил голову. — Если такова ваша воля…

— Такова, — важно кивнула девочка.

И сейчас она была именно ребенком, пусть облеченным властью, но… не делает ли Верховный ошибки? С другой стороны, что еще остается?

— Ты только это хотела сказать?

— Нет, — она покачала головой. — Я вижу сны. Разные. И себя в них. А еще людей. Других. У них разные лица. Два мага. Мужчина и женщина. Еще один мужчина. Он странный. Его тело сделано магами, но тут…

Рука легла на грудь, а вторая — на живот.

— Тут издалека. Суть зверя. И суть человека. Я иногда их понимаю, а иногда — нет. Но знаю, что им нужна будет помощь.

Верховный слушал внимательно.

— Я нашла ключ. Но нужно отыскать еще и место, где лежит сердце. А потом вернуться. Вчера я видела жреца. Его звали Нинус. И он убил мою мать.

— Что?!

Верховный с трудом сохранил лицо, только пальцы смяли мягкую шкуру.

Нинус?

Она… она не была знакома.

— Он убил мою мать, — девочка моргнула и пальчики коснулись висков. — Это странно. Я знаю, что я здесь. Но я и там. Я знаю, что эта женщина не была моей матерью.

— А свою ты помнишь?

Она покачала головой и почему-то поглядела на Ксочитл. А улыбка и вовсе погасла.

— Они… убили её маму. Нашу… я не хочу, чтобы… мне было так плохо. А потом все… все мешается, понимаете? Смутное такое.

— Когда появились эти сны? — ласково спросил Верховный.

— Я заболела. Я помню… помню, как играла. И монеты. Мне понадобились вдруг монеты. Я должна была построить пирамиду. Большую. Очень. А потом вообще все такое… не такое. И я потерялась. А потом проснулась, и Ксо сказала, что я заболела. Она поила меня молоком. И еще пела песенке… если кто-нибудь убьет её, я убью всех.

Это было сказано спокойно, отрешенно даже, только детеныши леопарда оскалились. А вот Верховный поверил. По спине потянуло холодком.

— Никто не посмеет…

— Посмеют, — взгляд теперь был взрослым. — Не лги мне. Пожалуйста.

— Не буду. Прости.

Кивок.

— Что еще ты видела?

— Смутное… та я, которая там, я говорила со жрецом. Нинус. Я знала его имя. Здесь я никогда не видела. Ты… у тебя был такой жрец?

— Да, — Верховный решил не лгать.

— Он… он знаю мать. Её. Мою. Он был ей… тут я плохо понимаю, кем. Но он точно знал. И убил её.

— Это невозможно.

— Возможно, — возразила девочка. — Она не сделала так, как надо. Она должна была родить дитя. Отдать. А она нет. Не стала. И мой отец, он тоже не отдал бы.

Она потерла лоб ладонью.

— Не спеши, — Верховный поймал на себе мрачный взгляд Ксочитл. — Если эти воспоминания тебе неприятны…

— Неприятны. Но это важно. Я знаю. Тот жрец, он не один. Он тоже не хотел плохого. Скоро старый мир погибнет. Он думает, что знает, как остановить. Но на самом деле он ошибается.

Прикушенная губа.

И взгляд устремлен куда-то, отнюдь не в дальний угол, где неподвижными изваяниями застыли рабы.

— Им нужна помощь. Очень нужна.

— Тогда я отправлю им помощь, но… — Верховный замялся, не зная, как сказать. — Людям… многим… не стоит знать того, что ты сказала.

— Они сочтут, что болезнь сказалась на моем разуме?

— Боюсь, что именно так.

— А еще им не нравится, что я здесь, — пальцы скользили по шерсти. И леопарды толкались, спеша подставить свою спину, они даже скалились друг на друга, но рычать не смели. — И ты пришел поэтому.

— В том числе.

— Говори, — теперь исчезли и растерянность, и испуг, а из черных глаз глянуло нечто такое, что заставило Верховного согнуться. И лишь силой воли он удержался, чтобы не распластаться пред Дарительницей жизни.

— Я стар, — произнес он. — И болен. Я давно готовился уйти. И ушел бы уже, если бы не все вот это. Но моего ухода ждали. И ждут. Я собирался передать дела, однако не находил того, кто их примет. Надеялся на Нинуса…

Императрица чуть нахмурилась.

— Он давно был подле, — поспешил добавить Верховный. — И никогда не заставил усомниться в верности. Храм — это не только место, где служат богам. Кто-то ищет их милости, кто-то предпочитает жить сегодняшним днем.

Странно говорить о таком с ребенком.

— Значит, я его действительно не выдумала.

— Нет, — он покачал головой. — Нинус отправился искать твою сестру. И полагаю, нашел. А еще то, что ты видишь, происходит на самом деле.

И это весьма, весьма важно.

Императрица жива…

— Ты хочешь, чтобы она вернулась?

— Не знаю, — Верховный умудрился и здесь не солгать. И девочка улыбнулась так, мягко, осторожно.

— Хорошо. Она… у нее силы больше. Много может. Но ты говори.

Сложно поймать нить утраченной беседы.

— Нинус потихоньку брал на себя дела, которые мне представлялись не самыми интересными. И не самыми важными, хотя на деле они важны. А после он ушел.

— Но его место занял другой человек?

— Да.

— А теперь этот человек хочет занять твое место?

Дитя было проницательным.

— Да, — Верховный выдержал взгляд. — И многие будут рады, если это произойдет.

— Он убьет меня?

— Нет.

Сейчас не врать куда сложнее. Если сказать, что да, то… это ведь почти правда, пусть и не сразу, но девочка станет лишней. Да и можно не убивать, можно просто запереть в покоях, оградивши от всего мира. Но губы сами шевелятся, рождая слово за словом.

— Совет поддержит его. А он поддержит Совет. Скорее всего, от тебя потребуют взять мужа. Или нескольких. И они будут править твоим именем.

— А я?

— А ты… не знаю. Я действительно не знаю.

— Хорошо, — пальцы опять скользнули по губам. — Почему ты просто его не убьешь?

— Потому что упустил момент, — стыдно признаваться в собственной недальновидности. — Он достаточно силен, чтобы отступить и дождаться моей смерти. А то и ускорить её. Будь у меня время, я бы дотянулся… нашел бы способ.

— Но времени нет, — она тяжко вздохнула. — Что ты хочешь от меня?

— Чтобы ты взглянула на этого человека. И возможно, он покажется тебе достойным.

— Это вряд ли, — девочка дернула заигравшегося леопарда за хвост. — Но посмотреть я посмотрю. Почему нет… приведи его сегодня. Ксо говорит, что не стоит откладывать по-настоящему важные дела.

Верховный не сдержал улыбки.

— И она действительно права.

Охтли явился не один.

Золотые одежды его были щедро расшиты речным жемчугом. Шею украшала цепь в виде змеи. Чешуя её, сложенная из красных каменьев, переливалась, и на ней один за другим вспыхивали узоры.

Верховный оценил.

И змею. И широкий пояс, с которого свисали тонкие цепочки. Темные волосы, заплетенные в тугую косу. Венец.

Позу.

Взгляд, в котором мерещился то страх, то насмешка.

— Рад приветствовать тебя, — Верховный заговорил первым и Охтли, чуть поморщившись, поклонился.

Слегка.

Настолько уверен?

— Подойди.

Он пришел не один. Охрана? Сопровождение? И то, и другое разом? Главное, что не знакомы. И судя по тому, как держатся они, эти люди не из храма.

Охтли приблизился.

Не настолько, чтобы можно было дотянуться. И поглядел сверху вниз.

— На что ты надеешься, старик? — он говорил тихо. Но Верховный услышал.

— На богов? Мы все на них уповаем.

— Ты и вправду в это веришь? — кривоватая насмешка.

А лицо он покрыт толстым слоем лазури, нарисовав на щеках золотых змей.

— Разве не пристало Верховному жрецу верить в Богов, которым он служит? — за спиной Верховного возвышался Мекатл. И в простых одеждах младшего жреца он не выглядел сколь бы то ни было грозным.

Охтли слегка поморщился.

И яркая лазурь на лице пошла трещинами.

— Что ж… — он бросил быстрый взгляд на запертые двери, перед которыми золотыми статуями застыла стража. — Если уж выпало так… мне показалось, что вы желаете мира.

— Кто не желает мира? — Верховный развел руки.

— Вот именно… вы ведь уже немолоды. И больны. Настолько больны, что при всей прежней принципиальности не гнушаетесь помощью проклятых. Маг вас лечит, а потому жив?

Верховный ничего не ответил.

— Пускай так. Он никому не мешает.

— А я?

— Вы тоже можете… не мешать.

— Неужели?

Разговор этот пустой. И человек тоже.

— Вам и делать-то ничего не нужно. Вернетесь… к прежним обязанностям, — он облизал губы, почти стерев с них золотую краску. — Ранее ведь вы редко бывали во дворце. Боги? Служите им. А людское оставьте людям.

— Вам?

— Не только. Многие достойные люди обеспокоены происходящим.

— Сочувствую им.

— Вам кажется это забавным? На Севере, на юге вот-вот начнется голод. Чернь плодит слухи, самые чудовищные, но и ладно, хуже, что того и гляди начнутся бунты. Кто их усмирит? Кто остановит пролитие крови? Кто даст надежду? Дитя, которое того и гляди само предстанет пред богами?

— У вас есть иные варианты?

Воины неподвижны.

И все-таки сменились. Верховный чувствует на себе настороженный взгляд того, кто беззаветно предан Дарительнице жизни.

А вот Охтли, кажется, убежден, что ему все подвластно.

— Есть. Совет. Совет назначит супруга.

— Девочка юна.

— Это не имеет значения. Главное, что брак этот свершится и будет признан Богами. Её супруг займет место, подобающее Императору. Его рука будет крепка. И чернь успокоится.

— А Императрица?

— О, не стоит опасений, дитя не пострадает. Его окружат любовью и заботой. Его будут беречь, ведь там многие поверили в эту байку о Дарительнице жизни.

— Многие, но не вы?

— Я давно уже не верю в чудеса.

— А во что тогда?

Трещин на лазури становится больше. Они расползаются от уголков губ к щекам, и к вискам. Они ломают изысканный рисунок и даже золотые змеи того гляди осыплются.

— В силу. Во власть. В то, что каждый должен заниматься своим делом, а не…

— Я слышала, — этот голос раздался откуда-то сбоку.

И Верховный обернулся.

Как он мог… не увидеть? Не заметить? Лицо Охтли вытянулось. А потом он стиснул губы, явно осознав, что отступать некуда.

— Так даже лучше. Возьмите…

Договорить он не успел. Дитя вытянуло руку и Охтли вдруг захлебнулся слюной.

Качнулись копья стражи.

И юный Ицтли встал между Императрицей и людьми в белом, которые, кажется, еще не совсем поняли, что происходит.

Кто-то из них качнулся было к Охтли, что лежал на полу, скорчившись, но и сам, захрипев, сполз на пол. Тело его судорожно дернулось.

— Тоже плохой человек, — сказала Императрица.

И золотые бубенцы в её косицах зазвенели.

Она же, подняв юбки, шагнула вперед и взяла Верховного за руку. Это прикосновение отозвалось ноющей болью во всем теле, но потом боль сменилась жаром, а жар оставил ощущение тепла. Того давным-давно забытого тепла, которое бывает лишь в детстве.

Вспомнился старый храм.

И задний двор.

Хлев со свиньями. Утро раннее. Рассвет, который вот-вот, а потому надо спешить, оттащить корыто свиньям и вернуться до того, как старший жрец поднимется на вершину. Там пирамида была маленькой, да и жертвы приносили не каждый день.

Но…

Он вспомнил, как хрустел лед под босыми ногами. И холод пробирался, кажется, до самых костей. Тяжесть ведра. И теплое дыхание, наполнявшее хлев. Возню свиней.

Их прикосновения.

То, как торопливо стирал грязь с кожи, зачерпывая слежавшийся снег. А потом бежал, бежал, боясьь опоздать. И взлетал на пирамиду.

И смотрел, как клинок пробивает грудь раба. А потом подставлял руки, принимая дар сердца. И тогда в окоченевшие пальцы возвращалась жизнь. И ему, ничтожному, казалось, что в этом все дело.

Что именно он, а не Солнце, такое далекое, принимает этот дар.

Верховный прикрыл глаза, вдруг осознав, что еще немного и расплачется.

— Я, — выдавил он. — Тоже не слишком хороший человек.

— Случается, — Императрица потянула его за руку. — Ксо говорит, что слишком хороших не бывает. Что если ты слишком хороший, то тебя убьют.

Стражи стало…

Было.

Следовательно, Владыка Копий серьезно отнесся к предупреждению.

— Совет, — девочка встала над человеком, который лежал. И краска сползала с лица лоскутьями. — Собери их. Скажи, что я хочу говорить.

— Хорошо.

— Ты не станешь спрашивать, о чем?

— А надо?

— Не знаю. Нет. Наверное. Ты тоже услышишь. Но тебе нечего бояться, — она ткнула босой ножкой в бок. И звякнули золотые браслеты на щиколотке. — Ты…

Девочка вдруг повернулась к Мекатлу, который стоял, неподвижен, словно статуя.

— Подойди.

Он сделал шаг. И второй. А на третьем опустился на колени, чтобы в следующее мгновенье просто растянуться перед Дарительницей жизни ниц.

— Тоже плохой… но не совсем. Ты знал того, кого зовут Нинус?

— Да, госпожа.

— Встань. Почему они все время падают?

— Потому что таков обычай, госпожа.

— Неудобный обычай. Пусть больше не падает. Я не хочу разговаривать с его спиной.

Ксочитл поднялся на колени.

— Пускай, — Императрица милостиво кивнула. — Расскажи. О нем. Пожалуйста. Ксо говорит, что я все равно должна вести себя вежливо. Даже если я Императрица. Особенно, если я Императрица.

— Конечно, — Верховный с трудом удержал улыбку. — И я буду очень благодарен, если ты простишь этого человека.

— Он тебе нужен?

— Очень.

— Зачем?

— Он верен. Пока. И не пытается строить заговоры. А еще кто-то должен подниматься на вершину и приносить жертвы. К сожалению, Охтли прав. Я стар и слаб. И мало на что годен.

— Ничего, — Императрица погладила его по руке. — Боги все равно тебя видят. Ксо так говорит. А ей я верю… я не убью тебя. Но…

Она протянула руку и пальцы коснулись лба. Мекатл дернулся было и замер. Его рот приоткрылся, глаза закатились.

— Подержи, чтобы не упал.

Ицтли поспешил выполнить просьбу Императрицы.

А та стояла и задумчиво водила растопыренными пальцами вверх и вниз. Вниз и вверх. А потом убрала руку и легким ударом по щеке привела Мекатла в сознание.

— Теперь ты мой, — сказала она. И повернулась к Верховному. — И твой. А ты… ты приходи утром еще. Я расскажу новый сон. Если он будет. А еще Совет… пусть соберутся. Но не сейчас, наверное. Сейчас рано. Потом…

Она чуть задумалась.

— Или не собирай. Если собрать сейчас, они ведь не придут? Не захотят, да? Будут бояться… думать, что я их убью. Я и вправду не против… но пусть решат, что я опять слабая. Скоро ведь праздник?

— Да, — выдавил Верховный. И Императрица улыбнулась.

— Вот и хорошо. Я люблю праздники. И они тоже. На праздник они ведь придут?

— Несомненно.

— Хорошо. Я хочу посмотреть в глаза каждому.

Она развернулась.

— Госпожа, — осмелился обратиться Верховный, — а что делать с ними?

Императрица задумалась, впрочем, ненадолго.

— Что хочешь. В жертву принеси, что ли… ты же переживал, что богам достаются плохие жертвы. А это неправильно. Богов надо радовать. Так Ксо говорит. Вот и скажи им, что я послала хорошие жертвы.

Кто-то из тех, в белом, попытался было дернуться, но был остановлен ударом дубинки по голове.

— Они ведь хорошие жертвы? — уточнила Императрица.

— Очень, — заверил Верховный. — Лучше и быть не может.