Советник юстиции

— Нет, я не убивал... — с усилием произнес он. — Я ударил его. — Он показал на фотографию Журавлева. — 26 апреля я сидел на камне около магазина, пьяный. Было темно, магазин пора закрывать. Подъехал грузовик. Шофер был, с ним еще два человека. О чем-то поговорили, заскочили в магазин, вышли с бутылкой водки, меня спрашивают: «Есть у тебя стакан?» Достал им стакан, они налили мне любезно 150... Поговорили — они из какой-то экспедиции. И шофер, черненький такой, на русского не похож, говорит: «Жаль, нет денег больше, придется домой с пустыми руками ехать!» Я ни минуты не подумав, говорю: «Здесь рядом кукуруза лежит, можно продать». Они согласились. Когда мы погрузили мешки, подъехали к окраине села, я в несколько домов заходил, предлагал, но все отказывались, пока вот этот бородач не купил.

А магазин закрылся, и мы ночевали за селом. Утром купили много водки, по дороге пили, где-то в степи свернули, заехали на бугор, там здорово напились. Вдруг шофер и Журавлев стали драться, и сильно, страшно. Я испугался, хотел разнять, но Журавлев, которого шофер здорово лупил, так крепко саданул меня, что я обо всем забыл, побежал к машине, схватил монтировку и в тумане вроде бы, что было силы ударил его по голове. Он сразу упал, вроде бы не дрался, затих, а я побежал, потому что стало мне что-то очень страшно. Только догоняет меня шофер на машине, кричит: «О драке молчи, мы скоро денег привезем и за тобой приедем...» До сегодняшнего дня думал, что он жив.

Машина со следователем, прокурором и арестованным стремительно выехала из села Джайлау-Куль, приблизилась через некоторое время к месту убийства, но трезвый Иван угрюмо повторял: «Не помню, где было... Не признаю...» Действительно, одинаковых бугров в степи было множество. Тогда машина помчалась в экспедицию.

Там, расположив машину с арестованным вне видимости, стали осматривать машины, что были без монтировок. Рукоятка заднего борта одной машины оказалась сильно погнутой, со свежими царапинами на покореженном металле. Осмотр происходил в присутствии водителей. Разбирался, рассматривался многократно каждый винтик, каждый шуруп, каждая гайка, снимались колеса. Подозреваемый водитель несколько раз останавливал осматривавших машину: «Ничего вы не найдете, зачем так стараетесь...» Приступили к осмотру пространства между передним бортом и кабиной. Там было найдено кукурузное зерно.

Водитель не стал подписывать протокол осмотра:

— Что вы мне подсовываете, я кукурузу не возил, не знаю... Может, убийца подбросил?

— А откуда ты знаешь, что кукуруза была на месте убийства?

— Просто слышал, что вы ищете кукурузу.

— Поскольку ты протокол осмотра не подписываешь, давай-ка мы расспросим тебя подробнее... Ты ведь был ранее судим?

— Судим, — помолчав, ответил допрашиваемый, смуглое лицо его потемнело. — Я, Зубов[7], судим за хулиганство дважды.

— Мы уже раз были здесь, теперь снова приехали и разыскали тебя. Говори правду обо всем: подбросить тебе погнутую рукоятку запора бортов никто не мог. Не запирайся, говори обо всем подробно... Сколько человек с вами было? Кому кукурузу продавали? Принеси свои вещи.

Зубов принес потертый фибровый чемоданчик с цветной журнальной наклейкой.

— Здесь все твои вещи?

— Все.

— Говори правду, иначе все равно товарищи о тебе скажут.

— Еще бушлат есть.

— Почему не принес бушлат?

— Он грязный был. Я его стирал вчера.

И вот на столе лежит бушлат, и Сауранбаев показывает его Зубову:

— Ты стирал его, но не достирал, Зубов, вот видишь, между лацканом и углом воротника — кровь. И обувь твоя в крови. Не отмылась кровь Журавлева.

— Можно, гражданин прокурор, остаться с вами наедине?

И когда Сауранбаев приготовился снова и снова расспрашивать Зубова, тот внезапно стал частить хриплой скороговоркой:

— Никого не думал убивать, а что с Сережкой подрались, так чего не бывает. Мы и дрались, мы и мирились, но когда этот пьянчужка, которого мы подобрали, шарахнул Сережку по голове монтировкой и побежал прочь, я подумал, что он еще наболтает, а нас выгонят: никто не знал, что мы из экспедиции уехали, я машину без мотора, на одном стартере, прогнал метров пятнадцать, а в степи включил мотор. Так мы и уехали. Догнал я того баламута, предупредил, чтобы не болтал, а когда вернулся, Сережка лежит убитый, и Гонтаренко, почти трезвый, на меня кидается, кричит: «Ты его убил, ты, я в милицию заявлю...» А я думаю: «Нет, не сообщишь, падла, не сообщишь!» Крепко я разозлился на него — ведь я не убивал Сережку. Не знаю зачем, бросился в кабину то ли Ивана догонять, то ли Гонтаренко давить. Только стал он перед кабиной озверело руками махать, я включил мотор и наехал на него, а он как-то мягко под колеса свалился, я еще подумал, может, ему помочь можно, может, жив он. Только смотрю — поздно. Никто нас не хватился, а когда об убийстве прослышали, так и вообще замолчали. Я б и одежды мыть не стал, только после того, как уехали, начал беспокоиться и с каждым днем все сильнее, еще бы дня два и, наверное, сбежал бы...

ОТЕЦ, ХАТИ САУРАНБАЕВ