Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)

В своем классическом исследовании “Великий страх 1789 года” французский историк Жорж Лефевр показал, какое сильное воздействие могут оказывать слухи. Вместе с паникой, захлестнувшей сельскую Францию в роковые для ее истории весну и лето 1789 г., когда события развивались с калейдоскопической быстротой, эти слухи значительно больше влияли на общественные настроения, чем сама действительность.

Нет сомнения, что такая же же паника охватила советских граждан по следам горячих событий Второй мировой войны. Ужас перед уголовными бандами господствовал в настроениях послевоенного советского общества. Неопубликованное письмо в “Правду” рабочих подмосковного города Подольска передает общественную атмосферу ноября 1945 г.:

Обнаглевшие бандиты и воры нападают на мирных граждан… не только вечером, но убивают, раздевают и грабят средь бела дня — и не только в темных переулках, но и на главных улицах… даже около горкома и горсовета. После работы люди собираются группами, чтобы не страшно было идти домой. Собрания после работы плохо посещаются, так как рабочие боятся оставаться, боятся нападения на пути домой. Но и дома они не чувствуют себя спокойно, потому что грабежи происходят и днем и ночью[2].

Некто Р.[3] писала своему мужу 14 октября 1946 г. из другого подмосковного городка: “Стало ужасно жить в Загорске. Вечерами часто происходят грабежи и убийства. Вчера вечером Александр Александрович получил от завода 8000 рублей за строительство. Они [бандиты — Дж. Б.] разрезали его на части. Его голова была полностью отделена от тела и заброшена в рощу. Три дня назад Ритка с подругой возвращалась из института около полвосьмого вечера. У нее отняли кошелек, а подругу утащили на горку и раздели. Стало просто страшно ходить по вечерам”. Гражданка Ш. писала своему родственнику 1 ноября 1946 г. из крупнейшего текстильного центра Иваново: “Тут все новости плохие, просто ужасные. Вчера бандиты напали на отца, мать и сестру. Они возвращались с поезда одни и им приставили к спине нож. Я даже не могу сказать, как это ужасно. Я сейчас работаю до 10 вечера и боюсь идти [домой] через базар. Нервы у всех напряжены”[4]. Даже с учетом всех катастрофических событий предыдущих лет, есть множество свидетельств, что для многих советских граждан послевоенное время запомнилось как самый страшный период их жизни. Пожилая женщина из Иваново З. писала своему мужу в ноябре 1946 г.: “Так много грабежей и убийств… Так страшно. Я прожила 61 год и никогда не было такого безобразия”[5].

Многочисленные документы указывают на то, что послевоенное советское общество было действительно охвачено патологическим страхом перед уголовной преступностью. Возможно, воспользовавшись подсказкой Лефевра, историк Елена Зубкова в своем новаторском исследовании общественной атмосферы и культуры этого времени указала на множество признаков того, что окончание войны вызвало в стране всплеск страха перед преступлениями и преступниками. Однако Зубкова сделала, пожалуй, слишком поспешный вывод о том, что этот всплеск основывался скорее на слухах, чем на фактах: “…Страх людей перед уголовным миром опирался не столько на надежную информацию, сколько происходил от ее недостатка и зависимости от слухов. Грабежи в тех условиях заключали повышенную угрозу, ибо часто стоили людям их последних скудных пожитков. Именно бедность объясняет степень распространения страха, так же как она объясняет и размах преступности в послевоенные годы[6]. Однако реальный послевоенный рост преступности на советской территории Зубкова фактически отрицает, утверждая, что если даже мы примем в расчет неполноту данных МВД в эти годы, уровень преступности все равно будет значительно ниже довоенного. Таким образом, для Зубковой послевоенный взрыв преступности — большей частью плод людского воображения.