Советская эпоха. Исповедь отщепенца

В брежневские годы «либералы» приобрели настолько сильное влияние на всю интеллигентскую среду, что первую половину брежневского правления можно было бы назвать либеральной, причем с большим основанием, чем хрущевские годы. Во вторую половину брежневского правления «либерализм» пошел на спад. Но это не означало, что «либералов» потеснили некие «консерваторы». Это означало, что сами «либералы» в массе своей стали эволюционировать в сторону «консерватизма», исчерпав свой «либерализм» и урвав свои куски от благ общества.

В тех кругах «либеральной» интеллигенции, в которых мне приходилось вращаться, уже в хрущевские годы началось расслоение. Основная масса стала потихоньку приспосабливаться к новым условиям и устраиваться более или менее комфортабельно за счет науки, искусства, культуры. Наиболее ловкая и предприимчивая часть начала делать успешную карьеру, выделяясь в привилегированные слои. Сравнительно небольшая часть, не способная к карьере или избегавшая ее в принципе, ушла в творческую и в чисто интеллектуальную деятельность как таковую. Грани между этими тремя группами не были резкими и неподвижными. Происходили всякого рода флуктуации. Но в принципе эти три тенденции можно было видеть в поведении вполне конкретных личностей.

Было бы несправедливо отрицать ту положительную роль, какую «либералы» сыграли в советской истории. Это было движение, в которое было вовлечено огромное число людей. Деятельность «либералов» проявлялась в миллионах мелких дел, в совокупности оказавших влияние на весь образ жизни советского общества. Если антисталинистское движение проходило в рамках партийных организаций, то либеральное движение вышло за эти рамки и захватило более широкий круг советских учреждений. Подробнейшим образом интеллигентская либеральная фронда описана мною в «Зияющих высотах». Ниже я хочу остановиться еще на одном явлении этого периода, которое вносит дополнительный штрих в это описание. Оно связано с именами Кафки и Оруэлла. Это явление очень важно для меня как писателя и социолога.

Кафканье

В московских интеллигентских кругах начали говорить о Кафке уже в конце хрущевского правления. В 1965 году были опубликованы некоторые сочинения Кафки по-русски – «Процесс» и ряд новелл. Официально творчество Кафки истолковывалось как отражение пороков буржуазного общества, как признак его глубокого разложения и предвестник его скорой гибели. Но московские фрондирующие интеллектуалы использовали его как повод в завуалированной форме похихикать насчет язв своего собственного общества и повздыхать о своей собственной печальной участи. Они, разумеется, истолковали творчество Кафки как разоблачение советского «тоталитарного режима». Вздохи были лицемерны, ибо участь вздыхателей была не столь уж печальна: они делали карьеру, добивались успехов, обогащались материально. Истолкование было притянуто за уши. Но это не мешало московским «храбрым» интеллектуалам вести бесконечные разговоры, в которых они блистали своей осведомленностью насчет «современной» культуры и прогрессивностью воззрений. Появился даже особый термин для обозначения разговоров такого рода: «кафкать», «кафканье». Изобрел этот термин философ Э. Соловьев, написавший по этому поводу замечательное стихотворение. Кафканье становилось модой. Те, кому Кафка не нравился по каким-то причинам (в этом мало кто признавался), или кто признавался в том, что понятия не имеет о Кафке (таких было еще меньше), рассматривались как невежды и мракобесы. При этом лишь немногие на самом деле прочитали сочинения Кафки. Большинство же перелистало их наспех или вообще не читало (в силу незнания западных языков хотя бы), получая сведения о них из вторых и третьих рук, причем весьма фрагментарные и искаженные.

Вскоре, однако, мощный поток прямого разоблачения недавней советской истории (периода сталинизма) оттеснил кафканье на задний план. Более или менее широкий интерес к Кафке спал. Это не было случайным. И не было просто ослаблением моды. Произошло это в силу неадекватности творчества Кафки вкусам, менталитету и потребностям московской интеллигентной читающей публики. Вспоминаю, как в начале хрущевской эры в одной компании московских интеллектуалов с вечера до утра спорили о том, в какой мере «Процесс» Кафки соответствует процессам сталинских времен. Никто из спорящих не принимал участия в сталинских процессах ни в качестве жертв, ни в качестве палачей. Когда же «лагерная» литература стала более или менее доступной в наших кругах, выяснилось, что процессы сталинских времен ничего общего не имели с процессом в изображении Кафки. Можно, конечно, тут заметить, что ошибочно истолковывать сочинения Кафки как реалистическое описание каких-то явлений. Но тут дело было не в литературоведении, а в реальной жизненной ситуации. Творчество Кафки было поводом поговорить о реальности, и этот повод оказался слабым, неглубоким и непродолжительным.