Советская эпоха. Исповедь отщепенца

Весенние и летние месяцы 1976 года были для меня и моей семьи чрезвычайно тяжелыми. Эмигрировавший на Запад Э. Неизвестный стал проявлять странный интерес к моей книге вопреки моим категорическим протестам. Он звонил мне по телефону и говорил о книге, зная, что телефонные разговоры с заграницей прослушивались. Прислал открытое письмо (открытку) одному из моих знакомых живший в Лондоне Ж. Медведев, в котором писал о моей книге, – с ним каким-то образом вступили в контакт мои друзья, предпринимавшие попытки напечатать книгу. К счастью, он высказался о книге в своей открытке очень плохо. Но и без этого ситуация стала для нас ухудшаться. Очевидно, о книге ходили слухи на Западе, и это становилось известным в КГБ. Потом вдруг всякие сведения о судьбе книги прекратились. У меня создалось впечатление, что рукопись куда-то исчезла.

На время моего летнего отпуска мы сняли комнату в дачном месте под Киевом. Ольга с дочерью уехала туда. Я с матерью Ольги, которая жила с нами, остался в Москве. Я проходил оформление для поездки в Финляндию на симпозиум по логике. Советская делегация на симпозиум должна была состоять из 20 человек или более. Хотя «Зияющие высоты» уже были написаны, у меня еще не было намерения пойти на открытый разрыв с моим обществом. Судьба книги мне была неизвестна. На то, чтобы радикально перестроить свою жизнь за ее счет, я не рассчитывал. Эмигрировать я не хотел ни в коем случае. Я знал, что и на Западе я в логике окажусь в таком же положении, как и в Советском Союзе, а то еще того хуже. Но вместе с тем у меня на душе наболело настолько, что я уже не мог дальше терпеть. Вопрос о разрешении на поездку в Финляндию стал для меня принципиальным. Если уж меня, члена Академии наук Финляндии, не выпустят на сей раз, то стерпеть это было бы с моей стороны просто безнравственно. Буквально накануне отлета делегации мне сообщили, что мне в разрешении отказано. Я послал Ольге телеграмму об отказе и о моем решении заявить по этому поводу публичный протест. Она ответила телеграммой же, что мое решение одобряет.

Я встретился с западными журналистами – это были корреспондент «Ле Монд» Жак Амальрик, шведская журналистка Диса Хосту и ряд других журналистов, имена которых я забыл. Мое заявление было опубликовано в западных газетах и передано по радио. Решающий шаг в моей жизни был сделан.

На другой день я пришел в институт с намерением отдать партийный билет секретарю партбюро И. Герасимову, но он взять билет отказался. Надо отдать ему должное, он вообще считал, что я со своими выходками являюсь гораздо более честным советским человеком и коммунистом, чем те, кто меня вынудил на такие выходки. Он настаивал на том, чтобы я начал борьбу против этих людей. Но я от этого отказался, аргументируя свой отказ бесперспективностью официальной борьбы. Я сказал, что именно мой печальный опыт, может быть, заставит кое-кого задуматься над положением в стране. Партийный билет я оставил техническому секретарю.

В тот же день мне начали названивать мои бывшие друзья. Они заявили мне, что порывают со мною всякие отношения. Поразительно то, что всем им моя ситуация с приглашением на международные профессиональные встречи и с запретами властей на выезд в западные страны была хорошо известна. Все они возмущались тем, что меня не выпускали. Но достаточно было мне заявить публичный протест по этому поводу, как все они отреклись от нашей многолетней дружбы и осудили меня. Между прочим, если бы даже не было «Зияющих высот», я за одно только это мое публичное заявление был бы подвергнут остракизму.

Я взял очередной отпуск. Мне его охотно дали, так как это отвечало желанию властей удалить меня из Москвы подальше от западных журналистов. Не задерживаясь ни дня в Москве, я уехал в Киев, где меня ждали Ольга и Полина. Ольга уже слышала о моем заявлении по радио – соседи по даче слушали передачи западных радиостанций.

Буквально через день после того, как я оказался под Киевом, в доме, где мы снимали комнату, поселился человек, приехавший с женой и двумя собаками на своей машине из Москвы.

Он представился как Н.А., работник Министерства иностранных дел. Но для нас было ясно, кто он такой. Одно то, что он поселился в комнате хозяйки дома, а хозяйку на это время куда-то выселили, говорило о его функциях. Скоро Ольга опознала его. Когда она училась на курсах машинописи и стенографии в Министерстве иностранных дел, был устроен вечер встречи девушек их курсов с курсантами военного института иностранных языков, и курсантов представлял Н.А., бывший тогда полковником. Все время под Киевом мы жили под надзором этого Н.А.

В конце августа мы вернулись в Москву. Относительно книги все еще не было никаких известий. В Институте философии создали специальную комиссию по моему делу. В нее вошли Т.И. Ойзерман (сейчас академик), В. Семенов (тогда редактор журнала «Вопросы философии») и Э. Ильенков. Последний через несколько лет покончил жизнь самоубийством. Как мне говорили, его незавидная роль в моем деле была одной из причин самоубийства.