Советская эпоха. Исповедь отщепенца

Механизм идейного воздействия на человека не сводился к специальным учреждениям и людям, к специальным урокам и словам. Дело в том, что он пронизывал все мое социальное окружение, организовывал буквально всех людей на это дело. Этим была пронизана вся жизнь, и уклониться от этого было невозможно даже при желании. Но и желания этого не было. Когда у меня созрело желание пойти против этого всеобщего потока, я все-таки сумел чего-то добиться. Но тогда, в 1933 году и первые годы жизни в Москве, я, как и все, был во власти этого потока. Более того, я был захвачен, может быть, даже сильнее других из-за того тяжелого положения, в каком оказался в Москве. Психологически коммунизм есть идея нищих, не способных избавиться от своей нищеты. А я был нищим среди нищих.

Новое коммунистическое общество мыслилось как воплощение всех мыслимых добродетелей и полное отсутствие всех мыслимых зол. И адекватный этому общественному раю человек представлялся неким земным святым, неким коммунистическим ангелом. Из нас на самом деле хотели воспитать таких коммунистических ангелов. Кто мог тогда знать, что реальностью таких ангелов являются дьяволы?! Кто мог тогда думать о том, что существуют объективные законы социальной организации, независимые от воли и желания высших руководителей?! Их и сейчас-то не хотят признать даже специалисты. Так что уж говорить о миллионах людей, имеющих для этого слишком слабое образование, и об их вождях, не заинтересованных в познании этих законов! А объективные законы жизни коммунистического общества делали свое неумолимое дело, внося свою долю в воспитание людей. Они вынуждали миллионы людей приспосабливаться к новым условиям бытия, игнорируя призывы вождей и идеологических наставников становиться коммунистическими ангелами. Лишь чудом выживавшие одиночки становились жертвами конфликта между прекрасными идеями и жуткой реальностью, вынуждались на бунт, бунт иррациональный, бунт отчаяния. Таким одиночкой волею судьбы оказался я.

Мой детский социальный опыт

Идейное формирование человека не есть некий гармоничный, упорядоченный процесс, подобный регулярному и последовательному изучению учебного материала. На самом деле оно есть хаотическое брожение, до поры до времени остающееся скрытым от внешних наблюдений и обнаруживающее себя порою в нелепой и неадекватной форме. Ниже я опишу лишь отдельные стороны и эпизоды моего формирования, не претендуя на психологическую глубину и систематичность.

Я был бездомным и потому ходил по домам школьных товарищей. Со мной почему-то стремились дружить почти все – я был удобен для дружбы. Естественно, я имел возможность наблюдать, как живут различные люди, и сравнивать. В одних домах я видел нищету, сопоставимую с моей собственной, в других – сказочное (для меня) изобилие. В одних домах я видел циничный практицизм и расчетливость, в других – романтический идеализм и бесшабашность. Короче говоря, хотел я того или нет, а факты лезли сами в голову, и сравнений невозможно было избежать. Ничего удивительного в таком разнообразии уровня и стиля жизни людей, казалось бы, нет. Но нам об этом никто и нигде не говорил. Это признавалось в отношении дореволюционной России и в отношении капиталистических стран. Но когда речь заходила о нашем обществе, то подчеркивалось то положительное, что было сделано, и будущее изобилие. Я замечал бытовые контрасты сам. Это были мои личные открытия. Сегодня эти «открытия» кажутся наивными и смешными. И я говорю о них не с намерением сделать вклад в социологию коммунизма, а с намерением указать на один из факторов формирования сознания одиннадцатилетнего деревенского мальчишки, оказавшегося в самом центре нового общества.

Когда я начал учиться в Москве, в нашем классе было тридцать шесть учеников. Жизненный уровень по крайней мере двадцати из них был нищенским, десяти – средним, пяти или шести – выше среднего. Эти привилегированные ученики («аристократы»), за исключением одной девочки, о которой я расскажу специально потом, жили в «новых домах» – в квартале новых домов, построенных в начале тридцатых годов по немецким образцам. Квартиры в этих домах по тем временам были огромными и имели все современные бытовые удобства. Однажды нас водили на экскурсию в этот квартал. Нам сказали, что при полном коммунизме все граждане общества будут жить в таких домах. Наши «аристократы» смеялись; они, выходит, уже жили в полном коммунизме. Их за это не бранили – боялись, что они пожалуются своим важным родителям. Отец одного из этих «аристократов» был важным начальником не то в ЦК, не то в НКВД. И парень в школе тоже чувствовал себя начальником. Отец другого «аристократа» (звали его Игорь) был журналистом, неоднократно ездил за границу, и сам Игорь родился в Париже. Кто были родители других «аристократов», живших в «новых домах», я не помню.