Советская фантастика 50—70-х годов

Они стояли на тротуаре, не решаясь войти под гулкие своды гигантской пирамиды, составленной из разногабаритных полушарий. При внимательном изучении полушария оказались банальными овощами и фруктами, вернее, их циклопическими бетонными копиями. Поражало мастерство, с которым архитектор рассчитал все детали своего нелепого сооружения. Оно должно было развалиться без всякого внешнего толчка, само по себе но оно высилось, венчая центр столицы, и высилось, вероятно, не одно десятилетие…

— Наше «Изобилие»… Нравится?

— Впечатляет. Похоже на продуктовую сетку: того и гляди… сейчас все посыплется…

— Не посыплется. На века. Гостиница — ровесница Стального Кокона.

— Вот как. А кто архитектор?

— Тише… Об этом не спрашивают. В справочниках говорится, что «Изобилие» построено волей Правителя…

Подозрительный бритоголовый юноша, тоже заинтересовавшийся бетонным десертом, сразу заскучал и отошел.

Леший их разберет. То ли вправду уличный бездельник, то ли… Всякие тут пасутся… Автор «Изобилия» кончил на яблоне. Сначала Правитель наградил его Медалью Бессмертия — это знак высшего отличия для работников литературы и искусства. А потом…

Фойе встретило гостей сладковатым запахом. Это было тем более странно, что большая часть храмообразного пространства была отдана растительному миру — плодовым деревьям, ягодным кустам, овощным грядкам. Строгие таблички «Руками не трогать» и защитные металлические сетки под током предостерегали, однако, заезжих лакомок от вольного обращения с этим соблазнительным великолепием.

Еще одной странностью была здесь полная невозможность уединиться и отдохнуть: человек все время находился либо в прицельной зоне загадочных клерков, глазеющих из-за табличек «Закрыто», либо — через стеклянные стены — под перекрестным огнем прохожих. И таблички, таблички — словно в клубе глухонемых. Метрдотель был обозначен трижды — табличкой на телефонном столбике, надписью на фирменной фуражке и разъяснением на нарукавной повязке. Он венчал собой долгий путь по зеркальному лабиринту от хмурой таблички «Вход по пропускам», через властные «Приготовь пропуск», «Разверни пропуск», «Предъяви пропуск», до мигающей светоугрозы «Стой для опознания».

У таблички, удостоверяющей, что за барьером — портье, гости простояли минут десять. Портье смотрел сквозь их прозрачные тела в глубины, доступные ему одному. Робкие попытки вывести его из каталепсии успеха не имели, и Шан довольно внятно пробормотал: «Сип, здесь нет таблички «Руками не трогать», и я сейчас попробую…» Сип наступил ему на ногу. Тем не менее портье протянул руку — ленивым жестом, как голубой окс-капитан в машине.

Розовые бумажки имели волшебную силу. В своем двухкомнатном номере-люксе гости оказались ровно через минуту, слегка обалдевшие от подобострастных улыбок носильщика, выросшего из-под земли, запаленных вздохов скоростного лифта и магнитофонной скороговорки очаровательной горничной, которая оставила после себя аромат нектара и горячий чай с какими-то желтыми орешками.

— Сказка, — проворчал Сип, оглядывая безудержную безвкусицу литерного номера. — Как щедро платит Правитель своим преданным слугам! Сто лет не спал на такой кровати…

Он плюхнулся на свое необъятное ложе, ловко поддел матрац и внимательно осмотрел группу пружинных контактов, от которых в ножку уходил красный провод. Потом включил бра на стене. Вместе со вспыхнувшей лампой в настенной стойке что-то щелкнуло и зажужжало.

— Для любителей ночного чтения, — прокомментировал Сип. — Очень хорошо видно, что читаешь…

Они обследовали номер и обнаружили массу не менее интересных вещей: радиодинамик, который не включался и не выключался; странное вентиляционное отверстие в потолке над люстрой; сушилку в ванной, которая не сушила, но трещала, как автоматическая кинокамера.

Шанину, наконец, все это надоело.

— Эти желтые орешки с чаем вызывают отличный аппетит. У нас, кажется, есть какие-то талоны в ресторан, который я приметил внизу…

— Талоны пригодятся на потом. А сейчас с помощью вот этого чека мы должны стать богатыми людьми…

* * *

Несмотря на рабочий день, улицы Дромы были многолюдны, пестры и бестолковы. Человеку, привыкшему к тишине и успокаивающей медлительности современных поселений Большого мира, здесь было нелегко. А Шанину в мундире гвардейца было нелегко вдвойне: Дрома кишела «пернатыми», и приходилось бдительно следить за людским потоком, чтобы ответить на приветствие или откозырять самому.

Улицы бесконечно петляли, переламывались, расходились зигзагами у подножия одинаковых, как детские кубики, многоэтажных коробок, упирались в неожиданные тупики, по ним, вплотную друг к другу, скрежеща и цепляясь бортами, судорожными толчками продвигался чадящий бензиновой гарью автомобильный поток. Порой где-нибудь впереди раздавался вой тормозов и хруст сплющиваемого металла. Урчащий конвейер замирал тогда надолго, но никакая сила на свете не могла прекратить его движение совсем.