Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война

Но до этого дело не дошло. Взятие Детского Села и Павловска было последним успехом Юденича. 21-го наступление его было задержано, 22-го мы перешли в наступление, 23-го мы взяли Детское и Павловск, через несколько дней – Красное Село. Уже взятие нами двух первых деревень имело решающее значение. Оно показало, что 7-я армия возродилась, что в ней появилась упругость и цепкость, что в ней нет того безволия, которое обнаружилось, когда она была неожиданно отброшена от Ямбурга и отступала назад. Задача наша состояла в том, чтобы добиться перелома настроения. Гатчина была взята противником путем искусного ночного налета. Ничтожная часть, может быть, одна рота – это еще невыяснено – пробралась в парк, открыла ночью стрельбу и этим создала панику. Искушенный в партизанских действиях враг использовал эффект неожиданности. Одна рота произвела величайшее замешательство. Надо было во что бы то ни стало заставить наши части встряхнуться, нужно было каждого солдата заставить понять, что враг слаб, а мы сильны, надо было показать красным белых, нужно было вдохнуть уверенность в своей силе в каждого бойца армии, – и это сделал петроградский и московский рабочий. Нужно было показать, что танки – это не больше, как железные ящики, в которых сидят несколько человек, вооруженных всеми теми средствами, которыми вооружены обыкновенные пулеметчики и артиллеристы, и в этом нам могли помочь только живые силы, прибывшие из Москвы и Петрограда, которые, появившись, сделали сразу свое огромное дело. А когда они взяли две-три первые деревеньки, то вопрос был решен, потому что нас было больше, вооружены мы были весьма недурно и хотели сокрушить врага.

Перелома мы добились. Через несколько дней уже из среды противника появились пленные, даже перебежчики, – а в дни нашего отступления их не было, именно потому, что 7-я армия непрерывно отступала. Перелом совершился. Этот факт, товарищи, нам доводилось наблюдать не раз на наших фронтах. Не раз случалось, что та или другая наша армия, импровизированная, т.-е. созданная в короткий срок более или менее самодельным путем, мало сколоченная, теряла как будто свое боевое отличие, теряла самообладание, – именно в силу того, что ей не хватало сноровки, выучки, не хватало иногда надлежащего командного состава. Но достаточно было влить в эту армию известное количество мужественных пролетариев, которые твердо решали погибнуть, но не отступать, – и перелом совершался. Это тот новый фактор войны, которого не знали старые армии империализма и которого до сих пор не поняла английская биржа. Этот новый наш собственный революционный танк – московский и питерский пролетарий – делает чудеса.

Этот танк преодолевает все затруднения. Нужно только ясно понять, что опасность велика. В этом вся суть. Когда, товарищи, у нас бывают неустойки на фронте, питерский и московский рабочий говорит иной раз: «Ничего, справятся, не раз там справлялись»… И выходит нередко беда. Но когда он сам поймет, что опасность велика, что опасность непосредственна, тогда он всегда найдет где-то под спудом у себя неизрасходованные силы, и они оказываются каждый раз больше, чем все те силы, которые он расходовал в предшествующий раз. И борьба под Петроградом имела для нас значение двойное: с одной стороны, биржа поставила на карту Юденича большую ставку, она обязалась, что это наступление будет иметь решающий характер, – сперва Питер, а потом Москва. Стало быть, не отдать Петрограда, значило ударить крепко по европейской бирже, значило скомпрометировать ее, представить ее в смешном, жалком виде перед широкими рабочими массами Европы и Америки; с другой стороны, вопрос о Петрограде имел характер внутреннего испытания, внутренней пробы. Есть ли еще порох в пороховницах русской революции и, в частности, у петроградского пролетариата, после того как мы этот революционный порох расходовали нещадно? Оказалось, что есть, что Петроград способен за себя постоять.

Тот факт, что мы Петрограда не сдали, имеет огромное значение для отношения к нам европейского пролетариата и, рикошетом, для отношения к нам европейской буржуазии.