Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война

Разумеется, армия представляет собою материальную организацию, сложенную до известной степени по своим внутренним законам и вооруженную теми орудиями техники, какие дает состояние общей промышленности и, в частности, состояние военно-технической науки. Но видеть в армии только упражняющихся, маневрирующих, сражающихся людей, т.-е. их тела, видеть только винтовки, пулеметы и орудия, значит армии не видеть, ибо все это только внешнее выражение другой, внутренней силы. Армия сильна, если она связана внутренней идеей. Советская власть сказала с первых дней установления нового рабоче-крестьянского строя, что, несмотря на страшные бедствия страны, несмотря на истощение и на всеобщее отвращение к военщине и войне, русские рабочие и крестьяне создадут армию в короткий срок, если почувствуют и поймут, что эта армия необходима для защиты самых основных завоеваний трудового народа, если эта идея пройдет через их сознание, если каждый мыслящий рабочий и крестьянин поймет, что армия, строить которую его призывают, есть его собственная армия.

Под этим углом зрения мы тогда оценивали и Брест-Литовский мир.[41] Мы его заключали, зная, что другого выхода нет, ибо силы у нас нет. Но в то же время мы говорили: на этом опыте каждый рабочий и крестьянин убедится, что Советская власть оказалась вынужденной идти на самые крайние уступки, для того чтобы завоевать хоть короткий отдых истощенному народу; и если после того как мы честно и открыто предложили всем народам мир, после того как мы пошли на тягчайшие уступки, – если после всего этого на нас будут нападать, то станет всем ясно, что армия нам необходима.

Это сознание на первых порах только постепенно овладевало трудовыми массами. Из вас многие прошли уже в прошлом через наши полки первого периода и помнят, что представляли собой эти полки в начале истекшего года. Полки были тогда чем-то вроде проходных ворот. Под лозунгом добровольчества в них входили, правда, отдельные рабочие, наиболее сознательные и мужественные. Но приходили и такие, которым просто негде было пристроиться, бывшие солдаты, не находившие применения для своих сил, нередко авантюристы, искатели легкой наживы… Это не были боевые единицы, и сколько раз случалось, что такой полк, пущенный в дело, рассыпался с первого момента. Нам указывали со всех сторон на невоинственное настроение масс. Даже некоторые старые военные специалисты, старые генералы, приходили к выводу, что русский народ вообще не воинственный народ, и что это обнаружилось снова на опыте прошлой войны. С другой стороны, указывали на практические препятствия: на отсутствие командного состава и, наконец, на отсутствие необходимого снабжения, особенно артиллерийского. И действительно, мы были урезаны со всех сторон и окружены препятствиями. Но когда рабочие и крестьяне были лицом к лицу поставлены перед опасностью полного подавления и расчленения Советской России, тогда явились и воля к созданию армии и та самая воинственность, относительно которой говорили, будто она не свойственна русскому народу.

В прошлом воинственность русского солдата, т.-е., главным образом, русского крестьянина, была пассивной, терпеливой, всевыносящей. Его брали из деревни, заключали в полк, муштровали, полк толкали в известном направлении, и солдат шел с полком, стрелял, рубил, колол, умирал… при чем каждый в отдельности не отдавал себе отчета, во имя чего и для чего он борется. Когда же солдат стал размышлять и критиковать, – он восстал, и старая армия исчезла. Чтобы ее воссоздать, нужны были новые идейные основы: нужно было, чтобы каждый солдат сознавал, для чего он сражается. Вот почему эта страшная угроза гибели явилась внешней предпосылкой для воссоздания нашей армии. Мы призвали лучших, самых передовых рабочих Петрограда и Москвы на все наши фронты в момент величайших наших бедствий, летом 1918 года, и таким наглядным путем мы заставили массы рабочих и крестьян понять, что тут дело идет о жизни и смерти нашей страны. После этого, приблизительно в августе 1918 года, наступил спасительный перелом, при чем этот перелом начался не в тылу (в тылу мы, товарищи, и сейчас еще очень отстали от фронта), – перелом начался на фронте.[42] Не те части, которые формировались более или менее спокойно, в казарменной обстановке, не они оказывались наиболее дисциплинированными и боеспособными, нет, а те части, которые слагались на фронте, непосредственно в огне, – после колебаний, отступлений, иногда панических, они быстро приобретали, под политическим руководством передовых самоотверженных пролетариев, необходимый внутренний закал.