Советские фильмы о деревне. Опыт исторической интерпретации художественного образа

Сельского зрителя не следовало и недооценивать. Например, татарские крестьяне отмечали «малоудовлетворительное содержание картин», в фильме «Всем на радость» увидели «чересчур много агитации». Как было написано в отзыве, идея этого фильма «очень уж далека от жизни… легко достигается цель, поставленная крестьянами, слишком отзывчив центр на запросы крестьян, чего в действительности нет»[102].

Однако в рамках кампании кинофикации, развернувшейся во второй половине 1920-х гг. (охватившей, помимо деревни, городских рабочих и красноармейцев[103]), в деревню направлялись фильмы идеологически примитивные, с нарочито упрощенным сюжетом. Доступность достигалась в том числе сокращением текста титров, в результате появлялись две версии одних и тех же фильмов – для города и села, иногда с сильным искажением содержания. Совершенно неуместными для села были признаны «критическая» «Аэлита» Я. Протазанова, «безнравственная» «Третья Мещанская» А. Роома, а также комедия Л. Кулешова «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков». В отношении последнего фильма высказывались опасения, что пародийные представления мистера Веста о Советской России будут приняты крестьянами за чистую монету[104]. Консенсус между прокатчиками и сельской аудиторией был достигнут в отношении немногих фильмов: власть не возражала против активного показа на селе популярных «Красных дьяволят» И. Перестиани (1923) и «Поликушки» А. Санина (последний фильм был очень востребован, несмотря на то что был снят еще в 1919 г.)[105]. С энтузиазмом сельская публика восприняла драму «Бабы рязанские», где была затронута больная для женщин тема домогательства хозяина дома по отношению к своей невестке[106].

Кадр из фильма «Бабы рязанские», реж. О. Преображенская, И. Правов, 1927

С другой стороны, деревня не приняла такие «сельские» фильмы советских киноклассиков, как «Старое и новое» С. Эйзенштейна (его считали скучным из-за отсутствия «истории») и «Земля» А. Довженко из-за выраженной экспериментальной манеры[107].

Кадр из фильма «Старое и новое» («Генеральная линия»), реж. С. Эйзенштейн, Г. Александров, 1929

«Жители деревни были озадачены, удивлены или же просто испуганы. Они были очевидно не в состоянии декодировать язык фильма и понять, что же они видят»[108]. Упоминание Е. Марголитом факта, что жители деревни Яреськи, где снимался фильм «Земля», предложили режиссеру стать председателем организуемого ими колхоза[109], – один из немногих известных комплиментарных отзывов сельской аудитории о сложном для восприятия фильме.

Кациграс и его единомышленники, говоря о неготовности именно сельской аудитории к просмотру «сложных» фильмов, были правы лишь отчасти, поскольку они оказались непростыми и для основной части городских кинозрителей.

Строго говоря, оснований для серьезных выводов в отношении сельских кинозрителей было недостаточно, поскольку масштабы кинофикации на селе в 1920-е гг. были крайне невелики. Советская промышленность выпускала недостаточно проекторов, при том, что они были низкого качества и очень дороги (по цене двух проекторов можно было купить трактор). До начала 1930-х гг. в СССР отсутствовало собственное производство кинопленки, поэтому количество фильмокопий было очень ограничено[110]. 1186 сельских кинопередвижек РСФСР (в 1927 г.) было распределено между Политпросветом и отделами народного образования (40 %), кооперацией (8 %), местными Советами (15 %), профсоюзами (15 %), частниками (1 %), структурами Совкино (3 %) и «остальными» (18 %)[111]. Из-за низкого качества проекционной аппаратуры в деревне одну копию можно было показать не более 200 раз (в городе – до 8 тыс. раз)[112]. В 1927 г. на одну киноустановку в городах в среднем приходилось 5325 чел. населения, на каждую деревенскую установку или передвижку 61 550 чел.[113] Подсчитано, что средний крестьянин в 1927 г. видел менее одного фильма в год[114].