Советские космонавты

Жила семья Комаровых на старой Мещанской улице. Во дворе, за сараем, у Володи было свое укромное место. Там можно было остаться одному и пофантазировать, помечтать. Придет из школы, ляжет на доски. Руки, загорелые, в царапинах, ссадинах, подпирают затылок, ноги раскинуты широко в стороны, под головой — старенький дерматиновый портфель. Большие, не по-детски задумчивые глаза устремлены вверх, в небо, удивительно голубое, чистое и высокое-высокое...

А что там, за этой голубизной, за причудливыми, фигурными облаками, которые из верблюдов превращаются в страшных чудовищ, хмурятся, строят смешные гримасы, собираются в огромные клубящиеся глыбы, то вдруг разрываются на мелкие островки и плывут один за другим, один за другим?..

Второе заветное место — старый шкаф. На его крышке, где в других семьях обычно стояли глиняные, раскрашенные в яркие цвета кошки-копилки, фаянсовые фигурки, изображающие зверюшек, или просто лежала пыль, у него был... аэродром. Там хранились все авиационные «богатства» Володьки: картинки из журналов, фотографии и пропеллер, вырезанный из консервной банки...

Но, пожалуй, самым любимым местом была для него крыша. Да-да, крыша. Сначала вверх по чердачной лестнице, потом в узкую дверь на верхней площадке. Здесь, согнувшись, нужно пройти под низкими шершавыми баллами, обойти старые сундуки и кровати, трухлявые доски, пыльные мешки. За этим хламом слуховое окно. Как здорово смотреть в него! Где-то внизу двор, маленький-маленький. А впереди — город. Он казался полупрозрачным, словно затянутым марлевым покрывалом. Над ним огромным куполом распласталось небо. Его, Володькино, небо с неторопливыми и задумчивыми облаками. Они ползли почти над головой. Небо было так низко, что, казалось, его можно достать рукой.

Вот отсюда он и смотрел на уходящий вдаль горизонт и пролетавшие самолеты. Одни чертили небо вдалеке, другие почти рядом, да так низко, что дребезжала крыша: жу-жу-жу... Он мог по звуку безошибочно определить, какой самолет летит.

В том же доме, на верхнем этаже, жил знаменитый человек. Он носил авиационную форму, всегда был подтянут, строг. Многие почтительно величали его профессором. А звали его Борис Николаевич Юрьев. Академик, изобретатель геликоптера, ученик Жуковского...

Володя познакомился с ним случайно. Было это весной. Погода стояла сырая. Возле поредевшего за зиму штакетника появились черные проталины. Тоненький тополек, росший во дворе, жадно дышал терпким ароматом. Пусто, неуютно выглядел двор. Володька стоял на сухом пятачке и, запрокинув голову, смотрел, как в небе парил самолет. И столько неподдельного восторга было на его лице, что проходивший мимо Борис Николаевич остановился и, глядя на зачарованного паренька, подождал, пока самолет не скроется за крышами домов.

— Нравится? — услышал Володька чей-то незнакомый голос. Повернулся и оторопел: перед ним стоял профессор в авиационной военной форме.

— Очень, — чуть слышно ответил Володька. Борис Николаевич улыбнулся:

— А что, собственно, тебе нравится? Володька смутился:

— Как летит, нравится... И вообще нравится. Ведь самолет же это... Настоящий!..

Профессор покачал головой:

— Вон ты, оказывается, какой! Ну ладно, заходи-ка вечерком, я тебе кое-что покажу. Договорились? — Он протянул на прощание руку: — До встречи. Как звать тебя? Володя? Ну что ж, будем знакомы. Меня зовут Борис Николаевич. Заходи, Володя...

...В 41-м началась война. Москва клеила стекла бумажными крестами. Ночами сирены извещали о налетах вражеской авиации. Небо разрывали вспышки прожекторов, где-то совсем рядом с их домом раздавались дробные очереди зениток. Мальчишки вместе со взрослыми дежурили на крышах домов. Осенью город совсем посуровел: солдатские шинели, следы баррикад на улицах, противотанковые заграждения, рабочее ополчение...

Война... Трудно было. Очень трудно! Отец на фронте. Они с матерью вдвоем. Первая военная зима выдалась холодной. В нетопленой комнате — что на дворе. Не каждый день поешь вдоволь. Да и где взять? Четыреста граммов хлеба, жидкая похлебка, пустой чай... Мать оставляет кусок побольше ему, а он — ей.

— Мам, может, я пойду работать?.. Школу все равно закроют, — спрашивал Володя.

А она все твердила свое:

— Нет-нет, сынок, учись! Проживем как-нибудь, перебьемся... Однажды вечером, когда они сидели в холодной, отсыревшей комнате и пили чуть теплый чай, Володя услышал по радио слова, которые запали в душу, заставили задуматься. Диктор читал стихи Константина Симонова: о войне, о суровых испытаниях, о мужестве советских солдат.

Володя слушал, жадно ловил каждое слово. Слушал историю о майоре и его сыне, простую и волнующую. Историю о людях долга. Он включил радио на полную громкость, ждал, что еще раз прозвучит та самая фраза, которая приковала его внимание: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!»

Какой-то глубокий и очень важный, как ему казалось, смысл этих слов потом еще не раз бередил душу мальчишки.