Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

На твоей картине, природа,
На морском пейзаже твоем
Нарисован дымок парохода,
Желтый берег и белый дом.

В белом доме живет Анюта,
На борту парохода матрос.
Устарелый кораблик — кому-то
Он счастливую встречу принес.

В ресторане, в говоре пьяном,
В палисаднике и в кино —
Назревает свадьба с баяном,
Гименей стучится в окно…

Будем нюхать свежую розу,
Будем есть вековечный хлеб,
Продлевая дивную прозу
Устройства земных судеб.

Ты мне скажешь — дождик захлюпал.
Я отвечу — мир не таков:
Это вечности легкий скрупул
Распылился ливнем веков.

И немыслимо в полной мере
Разглядеть мелюзгу бытия,
Округляясь в насиженной сфере,
В круглой капле, где ты — не я.

Где по сумеркам трюмов порожних,
По сияньям домашних ламп
Разместил неизвестный художник
Устрашающий свой талант.

1938–1939. Керчь^{496}

497. «На блюдах почивают пирожные…»

На блюдах почивают пирожные,
Золотятся копченые рыбы.
Совершали бы мы невозможное,
Посещали большие пиры бы…

Оссианова арфа ли, юмор ли
Добродушного сытого чрева,
Всё равно — мы родились, вы умерли,
Кто направо пошел, кто налево.

Хоть искали иную обитель мы,
Всё же вынули мы ненароком
Жребий зваться страной удивительной,
Чаадаева злобным уроком.

Но на детские наши речения,
Что аукают, не унывая,
Узаконенной наглости гения
Упадает печать огневая.

Мы с картонного сходим кораблика
Прямо в школу, и зубрим, и просим,
Чтоб кислинкой эдемского яблока
Отдавала дежурная осень.

Чтобы снились нам джунгли и звери там
С исступленьем во взорах сторожких…
И к наглядным посредственным скверикам
Сходит вечность на тоненьких ножках.

1938–1939^{497}

498. «Вселенную я не облаплю…»

Вселенную я не облаплю —
Как ни грусти, как ни шути,
Я заключен в глухую каплю —
В другую каплю — нет пути.

1938–1939^{498}

499. «В балетной студии, где пахнет как в предбаннике…»